Красное колесо. Узел 3. Март Семнадцатого. Книга 3 - Александр Солженицын

– Восстал петроградский гарнизон. Власть захватили 12 членов Думы. Все министры арестованы.

– А… Государь? – невольно сразу спрашивалось. (В прежней привычке Гулая было – говорить «царь», как все говорят в обществе, но среди офицеров это звучало грубо.)

– Ничего не известно.

– А откуда известно? – добивался Гулай, уж про немецкий плакат, что теперь.

– Слухи, – пожал узкими плечами Грохолец. – Но уже по всем телефонам, через всех солдат.

– Но если так, – соображал Гулай, – тогда почему ж командование прямо не объявит?

Грохолец медленно поводил головой в кивке, как бы узнавая невидимое, пришедшее:

– Начальник дивизии сейчас вызывает командиров полков – и… – и? – ещё удивлялся, – полковых священников.

И вот эти священники – как на панихиду – больше всего и убеждали.

Офросимов сидел крутой тучей.

И уже не на шутку передалось Гулаю – нет, тут не забавой пахнет. И он тоже сидел – хмурой глыбой.

А тонкий, подвижный командир батальона, при своей части и при оружии, готовый и к бою и к смерти, как всегда, – что мог?..

Вся острота его была упёрта во что-то тупое, неизвестное.

Со всеми их чувствами и мыслями ничего от них не зависело – а как решит начальство.

410

Именно в дни наибольшего напряжения – наименьшая возможность восстановить силы. Две ночи подряд полностью разрушили Рузскому, не отдохнёшь и днём. И эту третью ночь грозили развалить, – но после двух часов ночи пришёл наконец второй Манифест – и кажется, государственный кризис кончился. И Рузский велел Данилову ни за что себя не будить, лёг со снотворным, расслабился, заснул.

Данилов бы тоже охотно всхрапнул, но – должность начальника штаба, да и сложением он был куда крепче Рузского, да и моложе.

Оставалась, кажется, только техника: передать в три своих армии, и на Карельский перешеек, и в Балтийский флот все полученные свыше документы – ещё раз отречение Николая, отречение Михаила, приказ № 1 Николая Николаевича, – и сдыхались, и спать ложись. Но не тут-то было.

Последовал телеграфный вызов с необычным соединением: от Западного фронта. Квецинский вызвал Данилова. И передал, что главкозап – в большой тревоге и недоверии (не объяснил – кому не доверяет, но получалось так, что Ставке): Манифест Михаила ничьей подписью не скреплён – и стало быть, недействителен. И Эверт не хочет его публиковать, пока не получит решения остальных Главнокомандующих.

Тут и Данилову просветило: действительно! Манифест Николая скреплён Фредериксом, а Михаила – никем. Неряшливость, неумелость – или тут какой-то смысл?.. Очень стал осторожничать Эверт… Однако и будить Рузского не мог Данилов взять на себя. Пусть у Эверта Манифест и полежит.

Хотя, например, все волнения в Балтийском флоте и Ставка, и штаб Северного фронта объясняли именно задержкой первого Манифеста: если бы сразу его объявили – никаких бы волнений и не было.

И с Северного – Манифесты потекли. И Ставка предполагала, что всё течёт нормально. Досылала запрос: сообщить, как будет принято объявление актов войсками и населением.

Но тут генерал Болдырев досмотрелся и принёс Данилову: в приказе № 1 Николая Николаевича была фраза: «Витязи земли русской! – знаю, как много готовы вы отдать на благо России и престола…» – но какой же к чертям теперь престол, если мы передаём отречение Михаила?

Действительно, получалась несуразность. И Манифест Михаила, и приказ Николая Николаевича просто помечены одним и тем же 3 марта, а часы не ставятся, – и вот поплывут недоумения по всем войскам.

Болдырев предлагал: сократить «и престола», оставить только «благо России». Но Данилов и вообще был служака, и к Николаю Николаевичу у него оставалось старое почтение совместной службы, – как это сократить Верховного Главнокомандующего? мы не имеем права. В тот момент, когда великий князь писал, – престол ещё был.

Будить Рузского? Опять же нельзя. Стал звонить Лукомскому: может быть, приказ великого князя пока задержать до выяснения? Верховный сам исправит? Лукомский тоже стал в тупик: задерживать не имеем права, а может быть так истолковать – что и отречение Михаила сошло к нам с высоты престола? – Нет! будут везде тяжёлые недоразумения, кто поймёт эти тонкости? – Тогда, предложил Лукомский, пустить приказ Верховного заметно раньше Манифеста? – Но это уже упущено, мы спешили передать Манифесты. – И правильно.

Неразрешимо. И будить Рузского нельзя. И Алексеев – не согласен ничего сокращать и требовал приказ Верховного тоже рассылать.

Нет, на Северном решили подождать. Конец ночи и рассветные часы ничего не решают, приказ Верховного держали. Наконец вдвоём, Данилов с Болдыревым, решились будить главкосева.

В комнате была полутьма: уже снаружи дневной свет, но шторы. Рузский проснулся болезненно, даже со стоном. И с упрёком. Выслушал.

– Чушь какая…

Ну конечно анахронизм. Ну конечно «и престола» уже оскорбительно драло ухо фальшью.

Пока они ему объясняли – Данилов, сев у кровати, Болдырев, стоя за ним, а счастливый сон непоправимо ускользнул. Но вытянув ноги под одеялом, уже тому был рад Рузский, что не надо ему подниматься, одеваться, не надо к телеграфу идти. В 63 года закачают… Бумагу он и посмотреть не взял у Данилова, он оценивал со слуха, присмежа глаза.

Анахронизм… Не только в этом «престоле», но в самом Николае Николаевиче, вздутом в качестве Верховного. Позавчера вокруг отречения столько было борьбы, что Рузский не решился возразить сразу в этом. А на самом деле это было безпомощное, жалкое движение вспять. Делали великий исторический шаг – и тут же трусливо виляли.

Вот и каркала ворона – «и престола», – а сыр падал. Поразительно неисправимый старый дурак, как можно настолько не чувствовать времени? Конечно никакой «престол» в приказ идти не может. Можно было и самим догадаться, не будить.

Так ведь – и Алексеев!.. О старательный писарь! И как же решился – собирать совещание Главнокомандующих?..

Нет, только единством с новым правительством и держимся мы теперь.

411

МАНИФЕСТ НИКОЛАЯ II

ОТРЕЧЕНИЕ ВЕЛИКОГО КНЯЗЯ МИХАИЛА АЛЕКСАНДРОВИЧА

ПОДРОБНОСТИ ОТРЕЧЕНИЯ

– Что же мне делать? – тихо спросил Царь.

– Отречься от престола, – ответил представитель Временного Правительства.

Царю тут же был дан для подписи заготовленный заранее акт отречения, и Царь подписал его.

РАДИОТЕЛЕГРАММА ЗА ГРАНИЦУ. Всем, всем, всем. – С целью предупреждения полной анархии… В короткий срок при единодушном настроении всей армии в пользу переворота… Удалось вступить в сношение с Советом Рабочих Депутатов… Попытки послать против столицы воинские части кончились полнейшей неудачей, так как посылаемые войска немедленно переходили на сторону Государственной Думы… Послы английский, французский и итальянский признали народное правительство, спасшее страну…

Энтузиазм населения по поводу совершающегося даёт полную уверенность в громадном увеличении силы национального сопротивления… для достижения решительной победы над врагом.

…Каждый из нас должен теперь забыть всё и отдаться всецело счастью родины. Теперь только изменники и люди, не любящие России, борются с новой властью.

РОДИНА ВОСКРЕСАЕТ… О, великий народ! Пришёл миг – и ты восстал, великий, могучий и прекрасный. Восстал как гигант – и цепи оказались паутиной. Что бы теперь ни произошло – мы уже утешены, этот миг заплатил нам за всё.

…Семья Романовых – род деспотов и дегенератов. Мы должны смести этот мусор до основания…

…Наивные люди боятся, что с устранением монархии может поколебаться государственное единство России. Но именно свободные политические учреждения укрепят русское государственное единство. Новое правительство возникло не самозвано: на нём почиет воля народа.

ЗА ВЕЛИКОКНЯЖЕСКИМИ КУЛИСАМИ …Теперь можно приподнять завесу над этим углом русской жизни…

БОЛЕЗНЬ НАСЛЕДНИКА, как сообщают, приняла характер неблагоприятный.

СООБЩАЙТЕ О ПОГРОМАХ. Бюро Сообщений просит оповещать по телефону №…

ПУРИШКЕВИЧ объезжал сегодня полки и призывал офицеров и солдат подчиниться Временному правительству.

АУКЦИОНЫ РЕВОЛЮЦИИ. Несколько дней в Петрограде не было регулярных газет. Вчера, едва московский поезд подошёл к петроградскому перрону, – к багажному вагону бросилась толпа артельщиков. Началось сражение, которое затем перенеслось к киоскам. За несколько минут московских газет не стало. Затем в течение дня они котировались на Невском как биржевые бумаги – по 100 и 1000 рублей за номер. У кафе «Пекарь» экземпляр «Русского Слова» был продан за 10000 рублей директору товарищества «Жесть» Левенсону. Купившим газеты была устроена овация, потом их носили на руках.