Прекрасные дьяволы - Ева Эшвуд

понимаю, где, мать вашу, нахожусь. Я точно знаю, что комната не моя. Адреналин накатывает волной, а после в голове всплывает все то дерьмо, что случилось прошлой ночью.

Чувствую себя мерзко, рана в боку болит. Я один в постели – в постели Уиллоу – и уже позднее утро, судя по тому, как выглядит солнечный свет, проникающий в комнату сквозь жалюзи.

Во рту дерьмовый привкус из-за того, что я выпил виски перед тем, как уснуть, и пусть похмелье меня не накрыло, голова все равно раскалывается. Рана пульсирует болью.

Теперь, когда более-менее пришел в себя, я могу более четко осмыслить произошедшее. В ярком свете дня все, что произошло прошлой ночью, кажется еще хуже. Черт знает, что творится с Иксом, но это охренеть как плохо.

Я спускаю ноги с кровати, даже не потрудившись натянуть свою окровавленную, разорванную рубашку. Выйдя из комнаты Уиллоу, я слышу, что остальные проводят время на кухне, и иду на звук.

Уиллоу сидит на островке, а Рэнсом прислонился к столешнице. Вик расположился за столом и смотрит в свой телефон, но я знаю: он все слышит.

– Итак, позволь уточнить, – говорит Рэнсом, склонив голову набок. Глаза поблескивают озорством. – Ты предпочитаешь снеки известных брендов, но не апельсиновый сок?

– Продукты из обычного магазина ничуть не хуже! – настаивает Уиллоу. Она даже не звучит раздраженной. Ее глаза так же сияют, а на губах играет улыбка.

– И ты даже с мякотью не взяла! – продолжает Рэнсом, покачивая бутылкой сока в руке. – Просто пьешь… апельсиновую воду. Это трагедия.

Она хихикает над его драматичным выражением лица, и от этого звука у меня в груди что-то сжимается.

Когда Уиллоу оказалась у нас на пути, она относилась ко всем нам одинаково. Держала на расстоянии. Но что-то явно изменилось между ней и Рэнсомом за последние пару недель. Та же фигня творилась, когда она жила у нас. Они разделяют странную непринужденность в отношениях, которой, как мне кажется, у нас с ней никогда не будет. Уиллоу не нервничает рядом с ним. Она тянется к нему, впускает в себя. Доверяет ему как будто. Испытывает симпатию.

Я сжимаю челюсти, подавляя свои чувства, пока они не разбили мне сердце еще сильнее.

Вик поднимает взгляд от телефона и переводит его на меня, и мне интересно, видит ли он это на моем лице. Если и видит, то ничего не говорит. Вместо этого мой близнец, как всегда, просто произносит мое имя как ни в чем не бывало.

– Мэлис. Ты проснулся.

Это привлекает внимание Рэнсома и Уиллоу, и они оба поворачиваются ко мне. Уиллоу соскальзывает со стойки и подходит, окидывая меня взглядом.

– Как ты себя чувствуешь? – спрашивает она.

– Нормально, – выдавливаю я из себя. Наверное, это защитный механизм. Я закрываюсь от нее так же, как она закрывалась от меня. Чувствую себя как дерьмо и разбираться с этим сейчас не собираюсь.

Я смотрю мимо Уиллоу на Вика и Рэнсома.

– Нам пора. Надо было разбудить меня раньше, чтобы мы могли отсюда убраться.

– Да все в порядке, – говорит Рэнсом тем же тоном, что и прошлой ночью. – Тебе нужно было как следует поспать, отдохнуть, чтоб восстановиться. К тому же Уиллоу любезно позволила нам остаться. Нельзя отмахиваться от такого гостеприимства.

Я закатываю глаза, но в его словах есть резон. Уиллоу могла бы послать нас на хрен, когда мы заявились прошлой ночью. Когда я, весь в крови, вторгся в ее личное пространство. Но она этого не сделала.

– Спасибо, – говорю я ей. – За то, что впустила нас.

– Конечно. – Она кивает, но я не могу прочесть выражение ее лица.

Я кивком указываю на остальных.

– Пошли.

Не дожидаясь, пока они последуют за мной, я поворачиваюсь и направляюсь к входной двери.

Уиллоу тихо идет за мной, и мои братья следуют за ней по пятам.

– Что вы теперь будете делать? – спрашивает она.

Я пожимаю плечами, скрывая дрожь. От этого движения у меня натягиваются швы.

– То, что всегда делаем. Будем разбираться.

Она втягивает воздух и хмурит брови, и я знаю, что ее бесит, когда я не даю четкого ответа. Но ей, черт ее дери, придется с этим смириться. Я больше ничего ей не скажу.

– Не волнуйся, – добавляю я прямо. – Мы больше не станем тебе мешать.

Она начинает что-то говорить, но тут же захлопывает рот. Ее глаза, которые были такими теплыми, когда она смотрела на Рэнсома, становятся жестче, когда она смотрит на меня. Я отворачиваюсь и, поджав губы, распахиваю дверь ее квартиры.

Мы втроем выходим в коридор, и Виктор еще раз оглядывается через плечо, прежде чем закрыть за нами дверь.

– Вот дерьмо. Погоди, – говорит Рэнсом, останавливаясь как вкопанный. Затем снимает пиджак и рубашку и передает последнюю мне, прежде чем застегнуть пиджак поверх майки. – Чтоб не выглядел как какой-то обдолбанный стриптизер, нам ведь на такси ехать.

Фыркнув себе под нос, я надеваю рубашку. Мы спускаемся вниз и проходим несколько кварталов от дома Уиллоу, затем вызываем такси и едем домой.

Всю обратную дорогу я как на иголках. Виктор снова вытащил комп, чтобы, скорее всего, удалить записи с камер вокруг дома Уиллоу, на которых есть мы. Носить рубашку Рэнсома как-то странно, будто это кожа, которая тебе не подходит. Водитель то и дело поглядывает на нас в зеркало заднего вида, словно ожидает каких-то неприятностей или чего-то в этом роде.

Я сжимаю руки в кулаки, впиваясь ногтями в ладони, и пытаюсь дышать сквозь волны раздражения, которые продолжают подниматься у меня под кожей.

Наконец, мы возвращаемся домой и заходим внутрь. Как только за нами закрывается дверь, я чувствую, что мне становится немного легче дышать, но тут Рэнсом снова открывает свой чертов рот.

– Знаешь, нам не обязательно было сбегать из дома Уиллоу. Могли бы и еще немного там поторчать.

Кожа будто горит, и я медленно выдыхаю через нос.

– Она не хотела нас там видеть, – говорю я, и это звучит охренеть как горько. – Или, по крайней мере, меня. Уиллоу уже несколько раз ясно давала это понять. Она больше не хочет иметь со мной никаких дел.

Рэнсом усмехается, качая головой.

– Да, именно поэтому она всю ночь спала с тобой. Потому что не хотела, чтобы ты был рядом.

Это заставляет меня замереть. Черт, я, наверное, реально жестко вырубился, раз даже не заметил этого. Когда я уплывал в забытье, она стояла у дверного косяка, все еще в комнате, но так далеко от меня, как могла, и наблюдала за