Живая вода времени (сборник) - Коллектив авторов

Но меня происходящее вокруг занимало все меньше и меньше. Холод проник уже в самые потаенные закоулки моего плаща и пробирался теперь под рубашку.

В этот момент чей-то локоть уперся мне в спину, и я обернулся.

Миловидная девушка, заметив свою оплошность, улыбнулась мне и замерзшими губами прошептала:

– Простите.

– Ничего, – сказал я.

В следующий миг ее локон маленькой золотой кисточкой уткнулся мне в щеку, провел по лицу и отпрянул, она снова едва заметно улыбнулась.

Глядя на нее со стороны, я видел, как из ее рта вырывается белесым облачком пар, чувствовал ее легкое дыханье. Загнутые к верху длинные ресницы вздрагивали и колыхались.

Как только я решил, наконец, обратиться к моей случайной соседке, она, повинуясь единому порыву, охватившему окружающих нас людей, рванулась к освещенной огнями сцене. И исчезла из вида.

В это время на помосте начал разворачиваться очередной акт праздничного действа – в окружении группы поддержки на сцене появилась столичная знаменитость, а через мгновение из динамиков захрипела фонограмма популярного шлягера. Толпа еще теснее сомкнула кольцо вокруг сцены, а вокруг меня, наоборот, стало просторнее. И это был знак, что мне пора уходить с этого места.

В следующее мгновение я попытался раздвинуть еще достаточно плотное скопление людей. Для этого мне пришлось как можно шире развести плечи и выставить локти, и лишь потом начать движение назад. В этот момент внезапно и вроде бы как ниоткуда появился человек. По крайней мере, еще секунду назад его не было на этом месте, мне отчего-то запомнились ярко раскрашенные в немыслимые цвета волосы вертлявой молодой особы, на протяжении четверти часа торчавшей у меня перед глазами.

Фигура, появившаяся столь неожиданно и незаметно, находилась теперь на том самом месте, откуда я только что стартовал вглубь толпы, подальше от сцены. Я был готов поклясться, что еще долю секунды назад этого человека не было поблизости. И откуда он взялся – коренастый, невысокий, одно плечо ниже другого?

Одно плечо ниже другого! Длинный серый плащ… Серые брюки с манжетами, черные кожаные туфли. Голова не покрыта. От мысли, саднящей, настойчивой, жалящей сознание, стала кружиться голова. И, как всегда бывает, у меня при сильном волнении начали гореть щеки.

Пересиливая себя, я поднимаю глаза выше. Теперь никаких сомнений. На нем абсолютно те же вещи, что и на мне!

Пытаясь отмахнуться от назойливой мысли, я еще раз окидываю взглядом впереди стоящего. Волосы. Волосы темно-русые, чуть вьющиеся, коротко остриженные сзади и начинающие редеть ближе к темени. И эта маленькая черная точка на мочке правого уха. Родинка. Моя родинка!

Что же это за наваждение? Моя рука невольно приподнимается, и я словно в тяжелом, липком сне медленно направляю ее вперед, к плечу фигуры в сером плаще. Но меня останавливает сознание невозможности совершить прикосновение. Страх цементирует тело, всепоглощающий, тупой страх.

В этот момент он, стоящий впереди меня, начинает медленно поворачиваться. Мне еще удается разглядеть эту не бритую со вчерашнего вечера щеку (лень было утром разбираться со щетиной). И тут страх, только что пеленавший мое тело, как младенца, придает мне силы и, словно монету в бушующий океан, бросает меня в праздничную толпу.

На скорости я врезаюсь в пеструю ленту ликующей публики, слышу за спиной возмущенные крики и проклятья. Но это лишь придает мне дополнительные силы в безоглядном бегстве. Прорвавшись сквозь толпу, я достигаю, наконец, тротуара, опоясывающего площадь со всех сторон, и скрываюсь в первой подворотне. Постепенно перехожу на шаг. Задыхаясь, медленно, всем ртом пережевываю холодный, вязкий воздух. Еле передвигая ноги, скашиваю глаза направо и без труда различаю в глубине подворотни всю ту же коренастую фигуру, передвигающуюся в том же направлении, что и я.

Бросаюсь в следующий двор, перебегаю через детскую площадку, потом через улицу и снова во двор, между домами. Мое спасение в том, что я хорошо знаю город! Снова перехожу на шаг и глотаю ртом воздух.

Какая-то женщина, полагая видимо, что мне плохо, предлагает помощь, я в ответ лишь протестующе машу рукой. Не до того.

Вот и мой дом. Подъезд, старая скрипучая дверь. Захлопнув ее, прыгаю через две ступеньки наверх, наверх. Мой этаж, руки дрожат, а ключ упорно не лезет в замочную скважину.

«Клац!» – щелкает, наконец, ключ. Гулко хлопает внизу дверь подъезда. С грохотом захлопывается дверь за мной. Последним осмысленным движением вставляю ключ и проворачиваю его до упора. Спустя мгновение в замок с другой стороны кто-то пытается вставить еще один ключ. Напрасно. Невыносимо долгими кажутся те несколько минут, в течение которых продолжается бесшумная, но напряженная борьба за возможность проникнуть в квартиру.

Потом за дверью раздаются шаги, спокойные и неторопливые, хлопает дверь подъезда, и на меня неожиданно наваливается усталость. Я медленно оседаю на холодный паркет и тупо смотрю прямо перед собой. В легкой дымке перед глазами проплывают события сегодняшнего дня. Они начинают ускоряться, перемещаться, менять краски. Я с огромным трудом приподнимаюсь с пола, делаю несколько шагов, снимаю плащ по ходу движения и всей массой валюсь на постель.

Утром я просыпаюсь поздно, очень поздно. Долго лежу, уставившись в точку на потолке. Равномерная белизна потолка всегда успокаивает меня. Постепенно до меня доходит мысль, что сегодня первый рабочий день и что, наверное, меня уже хватились на службе. Но телефон молчит, и я еще долго лежу на кровати, перебирая в памяти воспоминания о вчерашнем дне.

Иду на кухню и завариваю кофе. Но почему же нет звонка. Для моего педантичного начальника это нетипично. Тогда звонить буду я.

Набираю знакомый номер. На другом конце провода трубку берет мой начальник.

– Добрый день! – стараюсь говорить я спокойно и уверенно.

– Добрый, – отвечает начальник, – с кем я говорю?

– Это я, Алекс, – сдавленно произношу я, на что-то еще надеясь.

– Алекс на службе, – произносит начальник своим обычным равнодушным тоном. – До свидания. – И кладет трубку на рычаг.

Некоторое время сижу в наступившей тишине, в голове ни одной мысли. Через пару минут в состоянии оцепенения я все же приподнимаюсь со стула и покидаю кухню.

Теперь каждое утро я наблюдаю из окна своей квартиры, как из арки нашего дома в одно и то же время появляется знакомая фигура в сером длинном плаще. Человек пересекает улицу и идет по тротуару до поворота. Там, через квартал, останавливается автобус, которым я обычно езжу на работу. Вот только одно мне не дает покоя – на улице последние несколько дней явно похолодало. Он же простудится. А я бы наутро надел серое пальто. Обязательно надел бы свое осеннее пальто.

Григорий Осипов

Я знаю, зачем я родился

И в чем состоит мой удел:

Чтоб чьей-то душе пригодился

И чью-то мечту обогрел.

Чтоб сердце сияло и пело

И был я доволен судьбой,

Чтоб лучшую женщину смело

По жизни повел за собой.

Чтоб верил мечте, не остынув.

И вычерпал сердце до дна,

Чтоб вырастил дочку и сына,

Им русские дав имена.

Чтоб светлые чувства не прятал,

Ступая на отчий порог,

Чтоб помнил, что было когда-то,

Что в давние дни не сберег.

Чтоб сердцу доверясь всецело,

Я жил, отторгаем молвой…

Чтоб дерево жизни шумело,

Меня укрывая листвой.

Пускай на сердце давят годы,

Я буду петь, пока живой,

Под обновленным небосводом,

Под вешней, волглою листвой.

Я буду петь об отчем крае,

Где сны хранит зацветший сад,

О перелетной птичьей стае,

Что возвращается назад.

О материнском старом доме,

Где тишина грустит внутри,

О звездах, что в речном затоне

Спят молчаливо до зари.

О ветре, что гуляет в поле

Близ одинокого села,

О бесприютной русской доле,

Что и меня в полон взяла.

Я буду петь, и песнь печали

Вновь будет таять в вышине,

И песнь мою услышат дали,

Еще неведомые мне.

Там за рекой

Там за рекой, где золотое поле

Внимает предрассветной тишине,

Живет мечта моя о лучшей доле

В сердцах людей, что помнят обо мне.

Там за рекой, куда уносит ветер

Лихое время юности моей,

Живое пламя раннего рассвета

Тревожит память невозвратных дней.

Там за рекой, где тают в поднебесье

Дымы и думы дальнего села,

Душа моя летит над редколесьем

Навстречу жизни, что давно прошла.

Там за рекой, где веет грусть забвенья,

Где я торил когда-то первый след,

Встает рассвет у тихого селенья,

И тает в дымке вечный лунный свет.

Встает рассвет в пустом седом просторе

Там за рекой, у отчего огня,

Где ветры века о грядущем спорят,

Где грусть берез, как прежде, ждет меня.

Незнакомец

Догнал незнакомец, по виду чудак,

В руках нес терновую ветку.