Живая вода времени (сборник) - Коллектив авторов

На проводах слез не было ни с нашей стороны, ни с отцовской. Отец скупо и сухо попрощался. Пожал молча матери руку и только сказал:

– До свидания, Лизка.

А потом также пожал руки нам:

– До свиданья, Ленька. До свиданья, Ольга.

И уехал. Дотопал он до Сталинграда. Поработал на оборону этого города. А потом каким-то образом разобрались, что он вышкомонтажник, выписали документы и…

– Иди скорее на свой нефтепромысел. Фронту нужна нефть.

В декабре в глухую ночь и сильный снегопад отец постучал в окно.

– Эгей, пошехонцы. Открывай!.. Ну здравствуй, Лизка, здравствуй, Ленька, здравствуй Ольга! Вы здорово около меня не крутитесь. На мне воши, как горобцы. Нагревай, Лизка, ведерный чугун кипятку и будем делать им Сталинград.

И пошла работа. По двенадцать часов в сутки. После изгнания фашистов мы приободрились.

Красная Армия, оснащенная своей и союзнической техникой, победно шла вперед и уже делилась с промыслами и людьми, и техникой. Появились машины «Студебеккер», «Форд», «Шевроле», «Додж», «Мак», «Дайман». Поступили на промысел трактора американского производства: НД-7, НД-10, ТД-18. Приходили рабочие. Правда, после ранений и госпиталей. Однако нашим бедным, истосковавшимся женщинам теперь хоть было на кого посмотреть.

К работам на промыслах привлекали и военнопленных из всех «двунадесяти» языков, которые вместе с немцами шли на Советский Союз. Выполняли работы самые простые: рытье траншей для укладки нефтяных коллекторов, постройка несложных мостовых переправ через горные ручьи и балки, ремонт межпромысловых шоссейных дорог. Привозили их из лагерей – из поселка Кура-Це-Це и с Одиннадцатого километра. Охранником одна разбитная бабенка – Лидка Немова. Лет, наверное, тридцати пяти. Крепко сшитая и все при ней. Одно плохо – уж больно мала росточком. Плотненькая, кругленькая. Винтовка образца 1891-го даже без штыка была с нею чуть ли не одного роста. Всех веселило и потешало ее прибытие и убытие с подконвойными немцами. Студебеккер останавливался, через борт спрыгивали три немца. Одному Лидка подавала винтовку, а два других галантно, не торопясь, чтобы продлить удовольствие от соприкосновения с женщиной, высаживали из кузова своего конвоира на землю. Все остальные в кузове ждали команду. Лидка вновь вооружалась и, отойдя чуть в сторону, командовала: «Фрицы, вылезай!»

«Фрицы» вылезали и принимались за работу. Работали методично, не торопясь, но без перекуров, до самого обеда. На обед им привозили какое-то варево по миске на брата и по 200–300 граммов хлеба. Не знаю, какого вида и вкуса было это варево, но нашим рабочим никто ничего не привозил. Немец-переводчик как-то одному вышкомонтажнику сказал грустно:

– Вот кто есть плен Англия или Америка, тот кушает бутерброд, шоколад, ананас.

В конце рабочего дня Лидка командовала:

– Фрицы, аллес по машинам!

Все садились. За бортом оставалось трое. Двое подсаживали Лидку, третий подавал ей винтовку и потом вскакивал в кузов. Студебеккер, битком набитый пленными, с сидящей на боковой лавочке у заднего борта охранницей, уезжал в лагерь. Рабочие над Немовой подтрунивали:

– Смотри, Лидка, твои фрицы поразбегутся!

– Небось, – хлопала Лидка ладошкой по прикладу винтовки. – Я их на мушку.

Не знаю, умела она стрелять или нет. Но немец-переводчик однажды пожаловался моему отцу:

– Это есть издевательство, это есть насмешка над наш зольдат!

Отец рассердился на него:

– А тебе не один черт, кто тебя охраняет? Ты видишь, у нас на промысле рабочие без ног и без рук. Все здоровые на фронте.

– О, да, – быстро согласился немец. – Это есть хосяйственный подход.

Но однажды Лидка показала русскую бабью удаль. На промыслах вместе с нефтью выходил и попутный газ с некоторым содержанием газоконденсата – газолина. Газолин у нас был «сухой», без малейших примесей масел. При горении давал высокое бездымное пламя. Не знаю, зачем и для чего это было нужно, но среди работающих пленных стояло ведро с газолином. По чьей-то неосторожности он вспыхнул. Пламя – вверх на пять метров. Немцы врассыпную. Кто куда. А Лидка быстро положила на землю винтовку, сдернула ремень и ватник, кинула его на горящее ведро и сама села сверху. Немцы издали кричали: «Матка, капут! Матка, вег!» Немова минуты две посидела на том ведре, пока не угас огонь, встала, сняла с ведра и отряхнула ватник и, смеясь, приказала немцам продолжать работу. Пленные оживленно обсуждали происшествие и работали даже спорее, чем до пожара. А Лидка села на какое-то бревно, положила на колени винтовку и тряпочкой, смоченной в газолине, приводила в порядок измазанный сажей ватник. При отъезде пленные выказывали ей свое восхищение и говорили: «Матка, гут!»

Татьяна Юрова

Как пишет женщина стихи?

Как бусы, нижет строчку к строчке.

Исповедальны и тихи

Многозначенья многоточий…

Как пишет женщина стихи?

Как будто вышивает гладью.

И строк неровные стежки

Узором сходятся в тетради…

Как пишет женщина стихи?

Да так же, как живет и дышит.

Она мотив своей любви

В любом беззвучье сердцем слышит…

Как пишет женщина стихи?

А женщина стихов не пишет —

Непраздной легкости руки

Созвучия даются свыше…

Снова март…

Снова март снегами запорошенный,

Но уже наметились проталины —

На метельной шубе, наспех сброшенной,

Солнечные рыжие подпалины.

Снова март… И ветер переменчивый

Тонко пахнет и рекой и нежностью,

И в метро закутанная женщина

Предлагает венички подснежников.

Снова март – печалями по прошлому

И по никогда еще не бывшему…

Я желаю вам, мои хорошие,

Самой радужной надежды сбывшейся!

Вячеслав Калинин

Замещение

Кажется, день этот был ветреным и холодным, тяжелое серое небо нависло над городом, угрожая в любой момент обрушиться вниз то ли колючим снегом, то ли ледяным дождем. Но праздник все-таки состоялся. Ведь происходило же в тот день что-то шумновеселое, и людской водоворот выплеснулся на улицу с самого утра, а вдоль домов стояли лотки и прилавки, и между столбами воздушными змеями вились транспаранты. Дети играли прямо на проезжей части, а машин не было видно кругом, кроме патрульных автомобилей с яркими, но молчаливыми в этот день мигалками.

Мне совсем не хотелось одеваться, и тем более идти в этот день на улицу, но сознание схватилось за мысль о празднике, как за спасительную соломинку. К тому же, пытка одиночеством, на которую я, впрочем, обрек себя добровольно, уже явно затянулась. Когда-то я мечтал сузить пространство города до размеров моей квартиры, теперь, наоборот, я начал задыхаться в этих комнатах и коридорчиках с низкими потолками и желтыми от старости стенами.

Весь мой отпуск прошел в бесплодных попытках перебороть себя и сделать, наконец, выбор – либо остаться в городе и продолжать работать в опостылевшей конторе, для которой необходимо было ежедневно писать вымученные отчеты, либо все бросить и уехать. Один день в моих душевных муках ничего не решал, и я решился потратить его просто на прогулку по городу. Надев плащ и перчатки, я взял с полки пернатый дротик для игры в дартс и с размаху запустил им в прибитую к двери мишень. Дротик попал точно в десятку, что было хорошим знаком. В следующую секунду дверь за мной захлопнулась.

На улице действительно было ветрено и зябко, и что плохо – дул ветер с севера, пронизывающий, неприятный. По тротуарам и прямо по мостовой к центру города шли люди, тысячи людей. Папы несли детей на руках, мамы держали за руку тех, что постарше. Ветер докучал не только людям, еще более яростно он разгонял дым жаровен и мангалов, и уж совсем нещадно трепал цветные полотнища флагов и транспарантов.

Зазевавшись на секунду, я тут же был оттеснен толпой на мостовую, в самую гущу потока людей. Мне кто-то наступил на ногу. Продвигаясь дальше, я на мгновение увидел себя в зеркальной витрине магазина: коренастая фигура в длинном сером плаще с непокрытой головой. Мелькнул и исчез из вида.

Наконец становится понятно, куда мы движемся в этой толпе – к городской площади. Образованная пересечением двух улиц, площадь несла в себе отпечаток загубленных провинциальной жизнью грандиозных и лишь отчасти реализованных замыслов местного архитектора. Многим казалось, что в ее незавершенности следует искать глубинное противоречие и ускользающую от обыденного взгляда концептуальность. У меня было на этот счет другое мнение.

Вся площадь уже была заполнена людьми. Но все мы успели к началу представления – шумного и веселого, подогревающего и без того радостных людей, окружавших меня. На сцене, возвышавшейся над взбудораженным людским водоворотом, выступал фольклорный ансамбль. Мужчины и женщины в ярких национальных одеждах мерно и сосредоточенно кружились в медленном танце. Потом ритм сменился, и танцоры закружились в быстром хороводе. Все на сцене засверкало, фигуры танцующих поплыли перед глазами, стали теряться и ускользать в пространстве сцены.