Почерк дракона - Александр Золотько

Шатов спрятал телефон.

Нам наплевать на двадцать девять трупов. Нам нужна информация о восьми. Почему? А по кочану! Есть у него уже информация по тем убийствам. С чего ты решил, что только ты один в своре у Ильича? Он свободно мог нанять три-четыре таких, как ты, и отправить разнюхивать.

Не отвлекайся, Шатов, держи свой след. Ату!

Шатов встал с парапета. Покачнулся. Спокойно, еще не вечер. Еще один, последний визит. А потом…

Шатов поднял руку на обочине.

А потом хозяин решит, что с ним делать. Или просто настал момент, когда тактика кнута перестала быть единственно эффективной? Пришел момент поманить пряником?

Рядом с Шатовым затормозила машина, «опель» бог знает какого года выпуска.

– Далеко ехать? – спросил, наклонившись к правой дверце, водитель.

– К университету, – ответил Шатов, припомнив адрес Каневецкого, – со стороны общежития.

Глава 12

Последний визит. Вот сейчас он зайдет в дом, поднимется на… Какой, кстати, этаж? Черт… Квартира девяносто два. Девятиэтажный дом, по четыре квартиры на этаже… Пятый этаж. Девяносто вторая квартира – на пятом этаже, сразу налево от лифта. Трехкомнатная квартира.

Покойник ни чем особым, если верить сведениям Некрофила, не занимался. Так что и дом, и квартира особой крутизной не поразят. Обшарпанная дверь, стертый половичок перед ней. И вопрос из-за двери: «Кто там?».

И что он ответит? Журналист? Мне нужно задать вам пару вопросов о вашем муже? Или сыне, мать тоже вроде бы жила в одной квартире с Каневецким. Не было ли в смерти сына чего-нибудь такого, что могло бы заинтересовать изысканного собирателя фактов? А дракона бумажного рядом с покойным не было?

Очень содержательные вопросы. И ответы будут невероятно содержательными. В лучшем случае родственники просто скажут, что ничего не помнят. И что они могут помнить? Тело нашли только утром, и не они. Они узнали об этом только через три часа. А потом уже было не до того, чтобы наблюдать и анализировать.

Шатову предстоит совершенно бессмысленный визит. С нелепыми вопросами и недоуменными ответами. Все предыдущие, по большому счету тоже были бессмысленными, но там хотя бы шанс имелся. Иллюзия манила. А теперь?

Зачем его гонит Ильич сюда? Хочет еще раз покуражиться? Еще раз продемонстрировать свое превосходство? Еще раз преподать урок повиновения?

Шатов отпустил машину довольно далеко от дома Каневецкого – не хотелось плутать по микрорайону. Лучше пешком.

Начало одиннадцатого. Темно. Фонари не работают, свет – только тот, что из окон. А дом Каневецкого, естественно, на отшибе. Дальше – пустырь, утыканный какими-то кустами. И перед домом – никого. Мусорные ящики источают ароматы в ожидании утреннего вывоза.

По дороге пришлось несколько раз останавливаться, чтобы перевести дыхание. Укатали сивку крутые горки.

Шатов остановился перед третьим подъездом, несколько раз вдохнул.

Голова кружилась, болело все, что могло болеть. Горло пекло немилосердно. Ноги – ватные, и руки трясутся, как у алконавта, лишенного честно заслуженной опохмелки. И тошнит.

Жарко, душно, противно. И воняет мерзко. Вся его жизнь сейчас воняет мерзко. Лучше не задумываться дальше, чем на несколько часов вперед. Просто дотянуть лямку – и все. На большее сил все равно не хватит. Наверное, это же почувствовал и Арсений Ильич, раз так внезапно пообещал закончить экзекуцию.

Верится с трудом. Но приходится верить. Иначе – нет смысла жить дальше. Нужно верить, что не соврет, что сдержит слово. Нужно верить… И нужно держаться на ногах.

Просто держаться на ногах. Внимательно следить за сохранением равновесия, отслеживать работу легких. Вдох – выдох. Снова – вдох, и снова – выдох. И по ступеньках вверх.

Три ступеньки вверх. Потом – дверь подъезда. Потом снова ступени к лифту. Этапы большого пути. Этим нужно гордиться! Это он снова идет сам, переступая своими собственными ногами. Заставляя эти чертовы ослабевшие ноги переступать по очереди. Левой – правой.

В подъезде темно. Правильно, нет дураков за свой счет вкручивать в подъезде лампочку, которую все равно кто-нибудь разобьет или выкрутит.

Шатов нашарил кнопку лифта, нажал. Лифт, слава богу, работал. Хоть в чем-то повезло. Хоть в чем-то…

Стоп, чего это он жалуется? Ему пока здорово везло! Арсений Ильич вовремя предупредил о Васильеве, а потом еще и вовремя поспел к разборке в пустой пятиэтажке. Вовремя удалось увернуться от пули, удалось справится с тем ментом в борделе. И в клинике, и в ОПО, и снова в пустом доме… Его просто кто-то несет на руках. Кто-то там, наверху.

Лифтовая дверь открылась, осветив лестничную клетку. Неистребимый запах мочи.

Почему это подонкам так нравится оправляться в лифтах? Или это крайняя форма клаустрофобии? Замуровали, демоны – и оправиться прямо в штаны… Или просто вызов обществу, усугубленный чувством безнаказанности. В лифте никто не заметит. В лифте никто не докажет, даже если войдут сразу после тебя.

Как там предлагал ночной таксист? Всех на баржу – и утопить?

По этому пункту я бы его поддержал, решил Шатов, по этому пункту – свободно.

Черт, кнопка пятого этажа была сожжена. Поехали на шестой, приказал себе Шатов. Приходилось отдавать самому себе приказы, чтобы делать хоть что-нибудь. Сделай шаг. Повернись. Нажми кнопку.

Дверь закрылась, и лифт поехал. Шатов закрыл глаза. Под веками прыгали искорки, складываясь в прихотливые узоры. Все. Поговорить – и все. Поговорить…

На площадке шестого этажа света не было. Также, как и на пятом. Шатов спускался осторожно, стараясь не оступиться. Остановился перед дверью, нащупал кнопку звонка. Надавил.

Работает или нет? Дверь на ощупь была мягкой, дерматиновой. Звуки пропускала слабо. Сработал звонок или нет? Шатов подождал еще секунду и надавил на кнопку снова. Теперь вроде бы послышался отдаленный мелодичный перезвон. Или это в ушах? По голове ему сегодня настучали достаточно. Более чем.

– Кто? – глухо спросили из-за двери. Вроде бы женский голос.

– Каневецкие здесь живут? – спросил Шатов.

– Что?

– Каневецкие здесь живут? – повторил Шатов уже громче.

Дверь приоткрылась на длину цепочки. Женщина средних лет, в халате, посмотрела на Шатова снизу вверх:

– Здесь живут Каневецкие.

– Простите, – пробормотал Шатов, – я понимаю, что сейчас уже поздно. Да и не та тема, чтобы с кем-то обсуждать… Я из газеты…

– Что вам нужно? – громко спросила женщина.

– Я хотел кое-что выяснить о Николае Станиславовиче… – Шатов замялся, – можно мне войти?

– Что вам нужно? – женщина еще повысила голос. – Что вам от меня нужно?

– Просто несколько вопросов, вот мое удостоверение… – Шатов показал удостоверение, но женщина на него внимания не обратила.

Придерживая халат на горле, женщина смотрела не отрываясь в лицо Шатов, и губы ее странно кривились. Шатов покрутил удостоверение, спрятал его в карман:

– Я просто…

– Вам это просто! Просто прийти к нам в дом, просто задавать вопросы. Меня предупреждали… Предупреждали! – женщина сжала правую руку в кулак и стукнула ею по двери. – Вы ходите, выспрашиваете… Что вы хотите доказать? Что выясняете? Вы… вы…

Губы женщины задрожали.

– Вы – трупоеды… Мало вам нашего горя, мало, что мы… – женщина всхлипнула, – … вы приходите ночью задавать вопросы… Вам мало нашего горя?

Женщина кричала, прижимая правую руку к щеке. Шатов сцепил зубы, чтобы не завыть. За что? За что ему это?

– Вам мало одной смерти? Вы хотите, чтобы и мы тоже умерли? Вы этого хотите? Этого?

– Успокойтесь… – Шатов откашлялся, – пожалуйста, успокойтесь. Я не хотел…

– Ты не хотел? Вы все не хотели… Вы живы, а Коля…

– Вам что, угрожали? Уже кто-то приходил?

– Что? – женщина внезапно замолчала, и лицо ее побледнело. – Никто к нам не приходил. Нам не угрожали.

Голос стал холодным и безжизненным.

– Уходите. Немедленно уходите, иначе я позвоню в милицию. Слышите? В милицию, – дверь захлопнулась.

Что-то не так. Почему она так возбуждена? Не может успокоиться? Но времени прошло достаточно много… Много для чего? Для того, чтобы забыть убитого мужа?

Можно больше не стоять здесь, перед дверью. Можно уходить. Все. Он посетил всех. И теперь Арсений Ильич, позвонив, решит его судьбу. Когда он позвонит?

Шатов вызвал лифт, спустился на первый этаж. Остановился на крыльце. Хотя бы скорее началась гроза! Он ненавидел этот момент, когда все уже замерло, затаилось в ожидании удара молнии, а она выжидает, наслаждаясь этим всеобщим испугом. Молния ударит только в одну точку, но момента удара с ужасом ждут все. В эту минуту молния самая главная. И она наслаждается этим.

Словно безумец, дорвавшийся до ружья с одним патроном, держащий в страхе толпу. Он медленно, почти бесшумно ходит перед испуганными людьми, которые знают, что он может убить только одного из них, что достаточно всем им броситься, и этот бесконечный ужас пройдет. Но никто не хочет быть тем самым единственным, и все предпочитают медленно, секунду за секундой умирать от страха. Медленно, секунду за секундой дарить сумасшедшему наслаждение силой.