Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы - Ольга Поволоцкая

Это пророчество о том, что человечество сохранит вечную память о личной ответственности Понтия Пилата, наместника кесаря в Иудее, отдавшего на казнь невинного человека из политических соображений. И каждый христианин в течение двух тысячелетий произносит слова «Символа веры», где говорится о Иисусе Христе, «распятом при Понтийстве Пилате».

Таким образом, мучительное и непоправимое бессмертие Пилата – это вечная память людей о его трусливом попустительстве величайшему злу – казни Иисуса. Прекратить эту муку бессмертия может только исчезновение имени и образа Пилата из коллективной памяти человечества. «Освободить» Пилата – это значит уничтожить память о событиях, происходивших в древней Иудее две тысячи лет назад. Вместе со смертью мастера и сожжением рукописи его романа бессмертию Пилата наступил конец.

Нам трудно присоединиться к тем читателям романа Булгакова «Мастер и Маргарита», которые не желают признаваться себе в том, сколь ощутимо зловещей явлена в этом романе фигура сатаны.

Так убитый Воландом мастер, роман которого сожжен, отпускает страдальца Пилата на свободу.

В огромной, изолированной от всего остального мира стране мастер – это, может быть, последний человек, в сознании которого был жив образ доброго человека Иешуа. Итак, этот последний человек перешел смертную черту, не сумев оставить людям открывшуюся ему истину.

Весть о том, что бессмертие кончилось и больше никто не помянет Иешуа, а значит, и Пилата, содержит в себе крик мастера «Свободен!», с которым он явился на тот свет. Этот крик свидетельствует о победе сатаны, о том, что его проект уничтожения всех последствий явления на земле Иисуса завершен. Так в последней главе романа «Мастер и Маргарита» воплощается слово Воланда, с которым он явился в первой главе: «Просто он существовал, и больше ничего».

Но прежде чем мы продолжим наш комментарий к финалу романа «Мастер и Маргарита» нужно сделать одно попутное замечание про то, что же может означить «прощение Фриды», которой тридцать лет каждое утро подавали белый платочек с голубой каемочкой, которым она задушила своего ребенка. Совсем не случайно прозвучала тема прощения Фриды, сопровождая собой тему «прощения» Пилата и прощания с ним. (См. слова Воланда: «Опять повторяется история с Фридой…»). Тридцать лет не было покоя Фриде на том свете, не потому ли, что кто-то живущий на земле еще помнил об убитом младенце и ужасался преступлению матери? Нет покоя Фриде, нет конца ее мучению, потому что невозможно сделать бывшее небывшим. Или возможно? Что означают царственные слова Маргариты: «Тебя прощают. Не будут больше подавать платок»?

Если наше рассуждение о прощенном Пилате верно, то, по-видимому, оставаясь в русле той же логике, мы должны предположить, что вместе с окончанием мук Фриды на том свете, на земле погиб тот последний, кто тридцать лет помнил об этой трагедии и своими терзаниями беспокоил когда-то казненную преступную мать, не давая ей вожделенного забвения и покоя. Кто-то причастный к этой трагедии, может быть, сам отец этого несчастного ребенка. Царственное прощение, данное Фриде, вызвало чью-то «внезапную смерть». Тогда слова «прощения» «ведьмы» Маргариты – это приказ об убийстве.

Тема бездетности Маргариты, тема Маргаритиного «надоевшего» ей мужа, его очень высокого государственного положения, образ убитого невинного младенца, лежащего в луже крови, который «не успел нагрешить», образ замужней женщины гречанки Низы из ершалаимских глав, которая выполняет деликатнейшие поручения начальника тайной полиции Афрания в отсутствие мужа и в каком-то смысле является параллелью к образу Маргариты, – все это может оказаться материалом для еще одного очень личного, тайного и лирического сюжета, который Булгаков зашифровал в своем последнем прощальном романе. Несомненно, что «Мастер и Маргарита» – роман, имеющий в себе мощный лирический исповедальный пласт смыслов, хотя бы потому, что бездетный «уставший» автор знал, что он умирает, дописывая финал своего романа.

Вернемся к финалу. Здесь в потустороннем мире покойнику мастеру предложено оправдать и собственное убийство, и убийство своей возлюбленной, а также понять и принять «правду» своего палача и убийцы. И читатель, еще не оправившись от шока, в который его ввергло совершенное на его глазах подлое убийство во время застолья, становится свидетелем совершающегося на его глазах чуда: покойник оживает и оказывается, что он абсолютно согласен с теми, кто его прикончил.

«– А, понимаю, – сказал мастер, озираясь, – вы нас убили, мы мертвы. Ах, как это умно! Как это вовремя! Теперь я понял все.

– Ах, помилуйте, – ответил Азазелло, – вас ли я слышу? Ведь ваша подруга называет вас мастером, ведь вы мыслите, как же вы можете быть мертвы? Разве для того, чтобы считать себя живым, нужно непременно сидеть в подвале, имея на себе рубашку и больничные кальсоны? Это смешно!» (ММ-2. С. 795).

Логика дьявола очень убедительна, не правда ли? Трудно себе представить строптивого покойника, который вступит в полемику со своим убийцей и потребует, чтобы ему вернули обманом отнятую жизнь, а также кальсоны. Это, действительно, смешно. Покойник, он на то и покойник, что он на все согласен и никогда ни на что не возражает. К Икрамов обвинил М. Булгакова в том, что в его романе оправдан и воспет страшный союз – «союз жертвы с палачом».[78] Он пишет: «Тут предсказано и художественно обосновано возникновение самого „страшного союза, союза жертвы с палачом“». Нам же кажется, что страстная речь Азазелло в защиту только что совершенного им подлого убийства – это злой булгаковский сарказм по поводу трогательной сцены полного взаимопонимания убийцы с покойником. Но если это не так и мы соглашаемся понимать финал романа «Мастер и Маргарита» как happy end, то мы должны также признать, что, например, смерть Осипа Мандельштама на нарах – это счастливый конец жизни поэта, ведь его мучения, наконец, окончились. Однако известно, что до самой смерти замученный Мандельштам сходил с ума от страха, боясь, что его отравят, и не понимал своего счастья быть отравленным, предпочитая смерти даже не подвал, а нары барака для зэков.

Финал романа «Мастер и Маргарита» – это по-настоящему серьезное испытание читателя на нравственную стойкость, на способность сопротивляться логике дьявола, его способности соблазнять, отводить глаза от страшной почти невыносимой правды.

Эпоху, в которую жил Булгаков, Ахматова в «Реквиеме» определила так:

Это было, когда улыбалсяТолько мертвый, спокойствию рад…

Неужели же мы должны признать, что эта улыбка мертвого, наконец обретшего покой, оправдывает его палачей?

В романе есть один, как нам кажется, показательный эпизод, который вроде бы выглядит как избыточный, если не лишний, но в свете интересующей нас темы оправдания убийства, он очень выразителен. Это комическая сцена игры в шахматы Воланда с Бегемотом, когда проигравший кот никак не хочет признать поражение и продолжает изворачиваться, развлекая шутовским поведением всю компанию чертей.

«– Ты сдаешься или нет? – прокричал страшным голосом Воланд.

– Разрешите подумать, – смиренно ответил кот… Думал он долго и наконец сказал: – Сдаюсь.

– Убить упрямую тварь, – шепнул Азазелло (ММ-2. С. 717).

Эта реплика Азазелло кажется нам чрезвычайно психологически выразительной. Азазелло – палач-профессионал. Произнесенное им слово слетает с его губ на рефлекторном уровне, почти неосознанно. Он по долгу службы постоянно имеет дело с «тварью», сопротивляющейся смерти, и этот поединок всегда заканчивается убийством «твари», но она – «тварь» – до конца не желает признавать, что борьба с палачом бессмысленна и обречена на поражение. «Тварь» всегда упряма в своем глупом желании жить, и палач всегда презирает «тварь» за эту глупость, за это упрямство, за нежелание признать очевидный факт превосходства палача над жертвой, короче говоря, «тварь» не хочет сказать «сдаюсь», как это обязательно сделает любимый шут Воланда, нутром понимающий, как угодить своему хозяину. Зато в финале романа Булгакова мы видим трогательную сцену наконец-то достигнутой палаческой утопии – гармонии и взаимопонимания палача и его жертвы. «Упрямая тварь» наконец-то убита. И торжествующий палач получает похвалу и оправдание из уст самой «твари». Наконец-то Азазелло слышит от убитой им «твари» одобрение и оправдание полезности и разумности своей миссии палача. В этом эпизоде Булгаков довел до логического предела эпохальный абсурд, который был бесстыдно явлен миру, например, в открытых процессах 30-х годов. На этом мотиве «союза жертвы с палачом» как тоталитарной утопии построено все здание блистательного романа В. Набокова «Приглашение на казнь», написанного также в 30-е годы и зафиксировавшем всеобщее безумие по обе стороны границы.