Щит Персея. Личная тайна как предмет литературы - Ольга Поволоцкая

С тем, кто вроде бы добровольно сам признался, что не может считать себя добрым, дьяволу легче вступить в договор.

В средневековой мифологии договор о продаже своей души черту пишется и подписывается кровью. Когда приходит срок расплаты, этот собственноручно подписанный договор предъявляется подписавшему, чтобы тот не мог отпереться от своего слова. Так предъявляется преступнику на суде факт, безоговорочно его уличающий, однозначно доказывающий его вину.

Нам кажется очень важным и принципиальным моментом то, что договор с дьяволом государства не накладывает на самого дьявола никакой ответственности, что объясняет самую суть персонажа по имени Воланд, речь которого всегда двусмысленна. Его невозможно поймать на слове, уличить во лжи, а принимать за чистую монету его слова – верный путь к потере разума. Чтобы не возвращаться к уже проанализированным примерам дьявольских двусмыслиц, рассмотрим другой пример блистательного дьявольского провокационного словоупотребления.

Когда Жорж Бенгальский осмелился потребовать разоблачения фокуса с денежным дождем, он сказал, обращаясь к публике: «Сейчас, граждане, вы увидите, как эти, якобы денежные, бумажки исчезнут так же внезапно, как и появились»…Публике речь Бенгальского не понравилась. Наступило полное молчание, которое было прервано клетчатым Фаготом.

– Это опять-таки случай так называемого вранья, – объявил он громким козлиным тенором, – бумажки, граждане, настоящие!» (ММ-2. С. 626).

Коровьев вроде бы не солгал, он формально абсолютно честен и прав: то, что упало с потолка, – это именно «бумажки», а не железки, или вата, или камушки. Он сыграл на страстном желании людей иметь деньги, которое ослепляет их, заставляет поверить в иллюзию. Обманывает ли «артист» публику, утверждая, что «бумажки настоящие»? Нет никаких сомнений, что он сознательно вводит народ в заблуждение, но при этом поймать его на слове невозможно. Вся вина лежит на людях, которые хотят обмануться, позволяя провокатору спровоцировать себя, поймать себя в расставленные им сети. Формально же черт чист и «честен». Зато каждая пойманная зрителем денежная бумажка, обнаруженная при аресте, станет «фактом» – уликой, доказывающей если не преступление, то, по крайней мере, аморальность и низменные побуждения, то есть вину.

На наш взгляд, сцена в театре Варьете обнажает важнейший принцип взаимодействия тоталитарной власти с подвластным ему населением. Главная задача власти – сначала спровоцировать человека к совершению преступления, разжечь страсти, а затем, «поймав его за руку», продемонстрировать ему его человеческие грехи, слабости, его мерзость и его вину. Глобальный принцип технологии властных манипуляций – внушение постоянного чувства вины.

Сотни «разоблаченных» людей в нижнем белье были арестованы после «сеанса черной магии», множество людей было арестовано за попытку расплатиться фальшивыми деньгами. Жертвы «шайки» перед лицом дознавателей сразу предстают униженными и деморализованными: на какую сделку со следствием они пойдут и что подпишут, мы не знаем. Важно, что они заранее знают о своей виновности. Любому из них невозможно ответить на вопрос, предложенный Воландом Маргарите: «… вы высокоморальный человек?», утвердительно. В этом и смысл «сеанса с полным разоблачением».

Аркадий Аполлонович Семплеяров – жертва публичного разоблачения – конечно, мелкий негодяй, однако он, как и конферансье Бенгальский, открыто вступил в конфликт с «шайкой», полагая, что он вправе требовать удовлетворительного ответа о явно преступных фокусах этих «артистов». Каким бы грешным человеком он ни был, но согласимся: он пытался отстоять разум и здравый смысл от творящегося на его глазах агрессивного абсурда. Он разговаривает с «артистами» как человек, уважающий себя, его осанка – это осанка человека с чувством собственного достоинства, опирающегося на свой разум. На наших глазах произойдет превращение «гордого человека» в опозоренного человека, полностью деморализованного, униженного, уничтоженного, скомпрометированного публичным семейным скандалом. Читателю кажется, что черти наказывают негодяя, и в этом смысл сатирического действа. Но нам кажется, что, кроме этого очевидного смысла, не менее очевиден механизм использования «разоблаченного негодяя» «известным учреждением», куда он после публичного позора вызван на допрос. На допрос в «известное учреждение» явится уже не прежний гордый Аркадий Аполлонович, а человек, переживший тяжелейшую психическую травму, который будет добровольно сотрудничать со следствием: он подпишет, как свидетель, любую легенду следствия. Мы видим технологию власти, важнейшим инструментом которой является унижение человека собранным на него компроматом.

На этом принципе психологической обработки, деморализующей неготового к сопротивлению обывателя, строится работа «органов» по вербовке «добровольных» помощников: всевозможных «сексотов», «агентов», стукачей. Этот прием состоит в том, чтобы предъявить «обрабатываемому» некий компромат, то есть факты, разоблачающие его «высокоморальный» облик. Сеанс «разоблачения» произведен с Семплеяровым, Лиходеевым, буфетчиком Соковым, Алоизием Могарычем, и даже с самой королевой бала Маргаритой. Вспомним, что на балу Коровьев, как бы между прочим, вдруг проявил свою осведомленность о тайне личной жизни Маргариты и заявил: «Ведь бывает же так, королева, чтобы надоел муж» (ММ-2. С. 723). «Нечистая сила» владеет информацией о частной жизни человека, о его тайных грехах и слабостях: о любовных связях, азартных играх, пьянстве и пр. В этом один из секретов власти «органов». Поэтому мы считаем, что не нужно обсуждать, за какие грехи и справедливо ли наказан тот или иной персонаж романа Булгакова. Мы видим всесилие власти, которой не может противостоять советский обыватель, потому что у него последовательно отнимается внутренняя опора – его высокая версия о себе самом, то есть о том, что он может быть добрым, – единственный прочный фундамент личностного сопротивления злу. Отнимается, конечно, если есть что отнимать.

Если у человека есть высокое представление о себе, то с «фактами» в руках власть доказывает ему, что он… – вспомним бессмертного Хармса – «г-о». (См. приведенный нами пример в главе пятой «Случай № 15».)

Кроме психологической обработки человека, о которой шла речь выше, конечно, нельзя упускать из виду и повсеместно применявшееся палачами «известного учреждения» так называемое «физическое воздействие», образы которого представлены в романе «Мастер и Маргарита» в зверском избиении Варенухи в уборной, в удушении Аннушки железными руками Азазелло, в изрезанной голове буфетчика Сокова, в «спущенном с лестницы» Поплавском.

Согласно мифологическим представлениям об отношениях черта и человека, сатана – буквалист и формалист, он ловит человека на слове. Дьявол стремится закл ючить с человеком договор, скрепить его кровью в знак нерушимости договора. Ему нужен документ как знак и доказательство своей власти над душой человека, которым он как последним аргументом уничтожает естественное сопротивление человека, все-таки всегда стремящегося сохранить свою драгоценную душу. Эта договорная основа отношений, отбирающая у человека свободу, прямо противоположна любви и свободе, которые связывают человека с Богом, конечно, в христианском понимании этого предмета.

3. Тема документа

Если «факт» нужно понимать как феномен эмпирической действительности, засвидетельствованный, зарегистрированный, задокументированный, то сам «документ» – это «образ факта», отражение факта существования действительности, например, в государственных бумагах, из совокупности которых складывается бюрократическая картина мира.

О том, что между живой жизнью и ее отражением в государственных документах есть существенный зазор, русская литература догадалась еще в девятнадцатом веке, а у Гоголя призрачная демоническая природа государства предъявлена в комических сюжетах «Ревизора» и «Мертвых душ» и в трагических сюжетах «Шинели» и «Записок сумасшедшего». Весь призрачный бизнес Чичикова построен именно на том, что в «ревизских сказках» количество «душ» не совпадает с реальным положением вещей. Эта классическая тема мистической фиктивной природы бюрократического государства продолжена в двадцатом веке Михаилом Булгаковым.

Тема «документа» – важнейшая тема в сюжетах и московских, и ершалаимских глав.

Начнем ее рассмотрение с ершалаимского сюжета. Пилат ведет допрос Иешуа, секретарь записывает, то есть ведет протокол. Допрос государственных преступников – дело государственной важности. Фигура секретаря малозаметная, но значимость ее колоссальна. Какой бы огромной ни была в Иудее власть наместника римского императора, но все государственные дела он ведет под протокол, на него незримо, но вполне ощутимо направлено «государево око». У Пилата нет власти, чтобы изменить хоть одну букву в записях секретаря. Формально секретарь – полное ничтожество: он не герой, не политик, не человек благородного происхождения. Он «писака», канцелярская крыса, Пилат может с ним не здороваться и не знать его имени. Но неформально его власть огромна: именно этот ничтожный винтик в механизме империи обладает возможностью уничтожить Пилата. Все зависит от того, что он напишет в своем протоколе. Он официальный осведомитель кесаря. Он формирует картину мира в голове императора, и величественный Пилат смертельно боится своего секретаря.