Убить мажора (антисоциальный роман) - Денис Ли

«Интересно, как долго это будет продолжаться? — думал в то время Сергей. — Того и гляди, сорвется!»

Но Сергей волновался напрасно, Могилевский не выдержал такой затяжной блокады. Не выдержали нервы. И вместо того чтобы залечь на дно — первое время Артур практически перестал появляться в обществе, он не смог долго изменять своим привычкам:

«Привычка — вторая натура!» — говорил Цицерон Марк Туллий, из Арпины.

Страх наказания, страх мести, исключение прежних увлечений для Артура было подобно смерти. Возвращение к прежнему образу жизни могло стать «спасительным» антидепрессантом. И не в силах отказаться от привычного образа жизни, Артур договорился с охранником отца, доплачивая ему за молчание.

Артур тайком стал встречаться с друзьями. По четвергам в кальянной «Сорок разбойников». Играл там в карты.

Встречался с миленькими барышнями в кофейне, на углу Мозаичной и Партизанской. Пил чай с чабрецом. Заигрывал и любезничал, словно и не было в его жизни аварии и трех убитых им людей.

Наблюдая за Могилевским, Сергей понял, что посещение кофейни было одним из элементов ухаживания, возможностью произвести впечатление на объект полового влечения. Несколько раз, Сергей наблюдал за Могилевским из-за соседнего столика. Но позже, предпочел находиться снаружи, потому как в кофейне порция чая «Greenfield» с чабрецом, стоила ему целых три пачки такого чая, будь они куплены в магазине. Кроме того, назойливые официантки, без конца предлагающие фирменные напитки своего кофейного ассортимента, от которых Сергей непременно отказывался, привлекая к нему излишнее внимание. Сергей сделал вывод, что вести наблюдение нужно на некотором удалении, позволяющем видеть все передвижения объекта, не приближаясь к нему слишком близко.

С этого времени, Сергей, подсматривал за влюбленным Могилевским с противоположной улицы, который всегда сидел за одним и тем же столиком, на втором этаже кофейни «Bigudie», у огромного окна, выходившего на центральную улицу. Из наблюдений Сергея, Могилевский появлялся в кофейне по средам и пятницам. Иногда по несколько раз на день.

Еще одним местом непременного пребывания Могилевского были дорогие ночные клубы: чаще всего — «Золотая игуана»; реже — «Neon» и «Пирамида».

— Желаете еще что-нибудь? — спросила услужливая официантка, прервав воспоминания Сергея.

— Нет, спасибо. Мне уже пора, — произнес Сергей. Расплатился и вышел на улицу.

Часть вторая

Сергей сидел за рабочим столом, уперев голову руками. Смотрел на стену перед собой. Смотрел на фотографию, висящую на стене кабинета, с которой на него с какой-то суровой серьезностью и несгибаемой целеустремленностью смотрел губернатор области — Пухов Станислав Владиленович. Левая рука его лежала поверх рабочего блокнота, но со стороны, казалось, будто он прижимал ускользающий блокнот к столу силой. В правой руке он сжимал перьевую ручку с таким остервенением, словно это была и не ручка вовсе, а колющее оружие — что-то вроде пики или штыка. А в выражении лица Пухова — читалась бескомпромиссная готовность отразить любую атаку, тем более что отступать было явно некуда — за его сутуловатой спиной, вроде как развивались — государственный и губернский флаги.

Первая ассоциация пришедшая Сергею на ум, глядя на Пухова, была связана со знаменитой фотографией советского военного фотографа времен Великой Отечественной войны — Макса Альперта, сделавшего снимок младшего политрука Еременко. Фотографии, более известной во всем мире под названием «Комбат». Фотография политрука 220-го стрелкового полка 4-й стрелковой дивизии сделанной за секунду до его смерти, поднимающего роту в атаку, вскинувшего над головой руку с пистолетом «ТТ» и застывшего в призывном кличе «Ура!», глядящего назад на только что освобожденную отвоеванную землю, где за бровкой березово-соснового леса и безымянной речушкой ему виделась Великая Москва, на фоне которой поднималась широкогрудая краснознаменная пехота. А через мгновение, впереди, его будет ждать некрасивая серо-угасающая смерть.

Сергей не помнил точно — где он ее видел впервые. Возможно, в учебнике истории старших классов, но точно был уверен, что видел ее каждый год на 9 мая по телевизору. Увидев ее однажды, та врезалась в память уже навсегда. Это был очень сильный образ, выражающий мощнейшую энергию, непередаваемую эмоцию и порыв.

Вторая ассоциация — была не менее красочна, нежели первая, но гораздо современней, и представлялась в виде все того же остервенелого вида губернатора, в кабинет которого рвутся сотрудники федеральной службы безопасности и службы по противодействию коррупции. На лице губернатора написано: «Врешь, сука!.. Не возьмешь!»

Тут же переведя взгляд на фотографию, висящую немного выше, под потолком, Сергей вгляделся в довольно удовлетворенное лицо Президента России Владимира Владимировича Путина. Тот сидел тоже за тяжелым столом, широко расставив руки, как бы упираясь в дубовую лакированную поверхность, от чего на правом оголившемся запястье были видны увесистые, но между тем элегантные наручные часы из жёлтого золота — модель швейцарской фирмы «Patek Philippe Perpetual Calendar». Перед ним стояла красивая чайная пара из белого фарфора, расписанного золотистыми и сиреневыми ветвями узоров, и деревянная стойка из ценных пород древесины с двумя микрофонами, за которой на блокноте для черновых записей лежала такая же, как у Пухова перьевая ручка. Президент, чье изображение в аспекте исторически зафиксированного времени стало мировым российским брендом, был как всегда невозмутим и спокоен, душевно улыбался, вероятно, отвечая на заданный из народа риторический вопрос: кому на Руси жить хорошо? На раскрытой странице рабочего блокнота виднелись какие-то записи и изображение «веселого смайлика» — лучший способ выразить свои эмоции!

Позади Президента был какой-то расплывшийся светлый фон — абсолютно не вызывающий какого-либо ассоциативного видеоряда, от чего фотография казалась светлой и радужной; и никаких развивающихся победоносных стягов.

Фотографии разительно отличалась друг от друга — хотя бы по исходящей от них энергетике. И если Сергею приятно и легко было смотреть на одну фотографию, то на другую — смотреть не хотелось совсем.

Вопрос о том, зачем на стене висел портрет президента, в целом, Сергею был вполне объясним и понятен — портрет вождя у нас такой же символ власти как герб и флаг. Заходишь в кабинет чиновника, видишь — портрет президента, герб и флаг государства, понимаешь, что здесь — территория власти. Точно так же, как заходишь в церковь, видишь — кресты, иконы, кадило; понимаешь, что здесь территория Бога.

Вопрос о том, зачем в кабинетах портреты прочих действующих надменных и чванных бонз — увековечить память «великого и ужасного» деятеля при жизни, или для показного низкопоклонства и жополизма, было не вполне понятно.

Более того, Сергею явственно казалось, что висит портрет совсем не для того чтобы на него смотрели и любовались, а для того, чтобы он — портрет смотрел со стены, и все контролировала. И если Сергею совершенно без труда и даже с некоторой иронией удавалось представить себя в первом образе, так сказать самоидентифицироваться с героем, то представить себя в другом образе было крайне неприятно, хотя тоже совершенно не сложно.

Возможно, это выглядело странно, но Сергей, таким образом, пытался представить себя другим человеком, одним из тех, глядящих на него в настенные фото-окна. Представить себя не только стоящим за этими фотопортретами, но и глядящим на этот крошечный мир кабинета своими глазами через отверстия вырезанных в полотне глаз, когда лицо с картинки странным образом оживает. Но, кроме этого, представить еще и свои-чужие ощущения; свой, но чужой ход мыслей и чувств; свое состояние удовлетворенности успехом и публичности; или зная свои потаенные желания, представить чужое течение самых меркантильных, самовлюбленных и циничных тайных мыслей и чувств. Вроде, тех, что возникают у рок-звезд, когда они с разбега выпрыгивают в ликующую толпу, совершенно искрящиеся как небесные светила и уверенные в том, что они непременно падут на руки, а не на заплеванный пол. Хотя если задуматься, вот так вот упав наземь, «звезде» будет уже не столь важно заплеванный он или нет… он будет чувствовать себя уже кометой или остывшим звездным копролитом.

Это представление себя в чужом образе, казалось Сергею нечто похожим на то, как человек с фотографии смотрит на свою фотографию и пытается вспомнить, что испытывал он сам именно в этот момент. В это мгновение, когда вспышка фотокамеры озарила его лик и запечатлела его навсегда, именно таким: великолепным, но с переполненным мочевым пузырем; счастливым и ликующим, но делящим нажитое имущество по бракоразводному процессу; улыбающимся белозубой улыбкой, но с задохнувшимися в туфлях вонючими ногами. Или сурово серьезным и несгибаемо-целеустремленным…