Судьба по-русски - Евгений Семенович Матвеев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Ребята, вы относительно недавно закрыли школьные учебники, у вас свежи в памяти знания о Пугачеве. Пожалуйста, постарайтесь двумя, максимум тремя словами определить характер, сущность образа Емельяна Ивановича.
И что же я услышал?..
– Мужественный…
– Ёрник…
– Соловей-разбойник…
– Жестокий…
– Раззудись, плечо…
– Ухарь…
– Благородный бандит… (?!)
– Бунтарь…
И конечно же, «защитник народа», «русский герой» – эти определения я в расчет не брал. И все же сколько разных и во многом противоречивых определений… Отчего так пестро? Очевидно, оттого, что имя Пугачева обросло в народе легендами, вымыслами.
Значит, зритель, пришедший в зал кинотеатра, будет требовать – в зависимости от жизненного опыта, образованности, даже пола или национальности – «своего» Пугачева…
Выходит, я должен представить свою версию Емельки и этой версией убедить, что она наиболее верна… Да-с!..
А какой же все-таки мой Пугачев? В сценарии была его фраза: «Я видел, на крыльце помещичьего дома крепостная женщина своей грудью кормила щенят!..»
Когда произносил этот текст, меня словно током било. Какое бесправие, какое унижение человеческого достоинства!
Думая об этом, можно ли предположить, что Пугачев родился на качелях-каруселях, на ярмарочном веселье? Нет. Он – из боли, страданий, мучений, печали… Так возникла моя формула образа: «Емельян Печальный». Это только для меня, это моя тайна, это мой зажигатель, возбудитель, манок.
И позже, когда я выходил на съемочную площадку, где-то там, в мозжечке, стучало: «печальный», «печальный», «женщина грудью кормит щенят»… И во мне разливалась горячая кровь, мне казалось, я даже слышу ее бег…
Тот, кто видел фильм и присматривался ко мне, мог отметить, что лик печали я носил не как маску. Мой Емелька горазд бывал и зельем забавляться, и песни петь, и лихо выплясывать, и яростно командовать, и ядрено балагурить… Но все – через печаль… через боль за ту женщину, что грудью кормила щенят… Может, это и есть «зерно образа», как учил К. С. Станиславский? То, что так часто в насмешку, не без иронии, а порой и с долей цинизма можно услышать от «мастеров», которым легко играется…
Работа над фильмом шла мучительно сложно. Почему-то не ладили между собой режиссер и сценарист. Чуть ли не каждый день прямо на площадке мне вручали новый текст, написанный Володарским, а иногда, и довольно часто, самим Салтыковым. Какая это мука: готовишься с одним монологом, он размягчает душу, он «на кончике языка», он стал моим, близким, легким, и… на тебе – совсем другое. Порой приходил я в неистовство. Но Алексей – талантлив он был чертовски – как танк шел на меня со своими аргументами и почти убеждал. Чаще от него после просмотра снятого материала я слышал: «Все путем». Это значило для меня: ни холодно ни жарко… Кисель, значит… Но бывало, и нередко: «Старик, божественно», «Так держать».
Снимали мы часть фильма в Смолевичах, под Минском. Декорации, выстроенные художником С. Волковым, были потрясающие. Целый казацкий городок, Яицкий. Двести тысяч тогдашних рублей – не бог весть какие деньги для сооружения настоящих домов, богатых куреней, кузниц, церкви, улиц и площадей, мощенных брусом. Городок был огорожен высоким крепостным частоколом. Изобретательность художника виделась во всем блеске…
Недавно, в поисках натуры для съемок фильма «Любить по-русски-3», заехал я в те дорогие мне места и с горечью увидел, что городок совершенно разорен. А ведь он мог еще долго служить для съемок исторических фильмов.
А тогда приехал к нам в Смолевичи автор сценария Э. Я. Володарский. Говорили, что декорациями – городком – остался доволен.
Эдуард Яковлевич – человек размашистый, широкой души, хлебосольный. Так, однажды в порыве благодарности – за прошлое и за настоящее – решительно снял с себя красивый свитер и подарил мне…
Наш фильм не считался «полочным», его никто официально не «арестовывал», но на экранах он прошел жарким летом и малым тиражом. Телевидение показало его спустя… пятнадцать лет. Не знаю, что и думать – почему так тихо, но и как-то зловеще приняли эту картину. Может, и вправду генерал КГБ напророчил?! Кому он нужен сейчас, народный герой Емельян Пугачев?
И все же я люблю нашего с Салтыковым Емельяна Ивановича, Емельку, «осударя-анпиратора»!
Он – в активе моего творчества. В активе моих усилий создать русский самобытный народный характер…
Как я был оратором
Экспромт – великое дело.
Помню, как замечательный конферансье Михаил Гаркави на вопрос коллег: «Как вам удается так легко, экспромтом парировать чью-нибудь реплику из зала?» – ответил: «Милые мои, я экспромты долго и тщательно репетирую». В шутке знаменитого шутника (опять каламбур), разумеется, есть немалая доля правды.
Ладно, если речь идет о разговоре со зрителем, а вот как быть в таком случае?
Позвонили мне из Московского горкома КПСС:
– Евгений Семенович, пятого марта в Большом театре состоится торжественное собрание по случаю праздника Восьмого марта.
Я возьми и ляпни экспромт:
– Понял. В связи с днем моего рождения…
Трубка вначале хохотнула, а потом, словно испугавшись своего же веселья, резко, этак начальственно, пробасила:
– Мероприятие правительственное. Пра-ви-тель-ствен-ное! – Голос в трубке давил на каждый слог.
Да, подумалось, кажется, неотрепетированным экспромтом я огорчил начальство. Шутка оказалась не к месту…
А голос между тем внушал:
– Будут члены Политбюро и… – Трубка секунду помолчала, словно давая мне возможность глубже осознать всю серьезность предстоящего и то, что в этом случае можно обойтись без шуточек. – И… лично Леонид Ильич ожидается… После доклада женщин будут приветствовать представители разных слоев общества. – Мой невидимый собеседник говорил так, словно доверял мне какую-то важную государственную тайну. – Есть мнение, что вы должны выступить от имени интеллигенции.
Трубка снова умолкла. Да и я «в рот воды набрал» – боялся ляпнуть новый неотрепетированный экспромт. Потом услышал:
– Напишите речь и экземпляр представьте в горком.
Последняя фраза прозвучала почти как приказ.
Тут из памяти вдруг выплыло, как однажды высокий правительственный чин, открывая торжество по случаю награждения орденами и медалями деятелей культуры, стоя за столом президиума, поднял поближе к глазам лист бумаги, заранее кем-то для него приготовленный, заглянул туда и, осмотрев присутствующих, сказал:
– Здравствуйте, товарищи! – Снова зыркнул в бумажку. – Поздравляю вас с наступающим великим праздником!..
И так он мотал вверх-вниз головой, пока не закончил краткое вступительное слово. Кажется, с того момента у меня особенно сильно разыгралась аллергия на «речи по бумажке». Потому в трубку я ответил:
– Не буду я писать свое выступление. Продумаю и выступлю так, без чтения.
Сказав это, почувствовал, что плохо скрыл свое
