Расставание с мифами. Разговоры со знаменитыми современниками - Алексей Самойлов

Розовый священник

– Отец Павел, когда Вы говорите о работе за границей, то имеете в виду службу в православном приходе, подчиненном Московской патриархии? Но много ли было таких приходов? Ведь после революции почти все православие в той же Европе окормлялось священниками русской зарубежной церкви…

– Да, так было до 1945 года. Но наше положение победителей в войне дало возможность получить часть земель и зданий, принадлежавших ранее Русской православной церкви.

В 60‑е годы прошлого века зарубежных православных приходов, управляемых Московской патриархией, было уже предостаточно. Не хватало в них только священников, присланных из России. В церквях продолжали служить священники-эмигранты. И стояла задача сменить их молодыми священнослужителями, получившими духовное образование в России уже после войны.

Местом моей службы был Воскресенский собор в Берлине. Он находился во французской зоне; и из Восточного сектора – места моего жительства – я как русский батюшка, идущий по делам к своему Храму, попадал туда через пропускной пункт «Чек фор Чарли». В этом соборе, покинутом сбежавшими на Запад эмигрантскими священниками, я и вел в течение шести лет церковные службы. А кроме того, являясь благочинным, постоянно выезжал на своем «Опель капитане» в другие города ГДР, где были православные приходы.

Что касается комфортности жизни, благоустроенности быта, ГДР открылась для меня неким неожиданным раем. А между тем мое положение представителя Московской патриархии в ГДР и ФРГ требовало от меня превознесения советского образа жизни. Я, естественно, говорил лишь о хорошем. Но приходилось и отшучиваться. Поинтересуются, например: «Пишут ли советские газеты о проблемах верующих?» Отвечаю: «Не пишут, но у нас есть своя духовная печать, которая не напутает столько, сколько может напутать безбожная пресса!» Смеются. Аплодируют. Поэтому меня и считали не то что бы совсем красным священником, а, скажем так, несколько розовым… А я просто любил свою несчастную Россию и очень хотел, чтобы в глазах иностранцев она выглядела лучше, чем была на самом деле.

– Многие Ваши прихожане были русские эмигранты…

– Я многократно сталкивался со страданиями душ наших соотечественников, которые когда-то давно покинули Родину и теперь не могли вернуться в Россию. Они были вычеркнуты нами из нашей истории.

На смертном одре я исповедовал в Вене графиню Екатерину Разумовскую. По мужу Разумовская, она происходила из рода князей Витгенштейнов. Ее дедом был Петр Христианович Витгенштейн, тот самый генерал-фельдмаршал, чей корпус защищал Петербург в войне с Наполеоном и которого называли «спасителем града Петра». Она была обедневшей княгиней. Гражданская война застала ее под Житомиром. Разруха, кровь… Часть семьи успела перебраться в Румынию. А ее захватывают большевики. Измываются, заставляют аристократку работать уборщицей в казарме. Она бежит, переходит румынскую границу, потом устраивается горничной в имении графов Разумовских, потомков Александра Разумовского – морганатического супруга Елизаветы Петровны – и его брата Кирилла – президента Петербургской академии наук. Владелец имения Андрей Разумовский влюбляется в горничную, которая оказывается… княгиней. Словом, святочный сюжет… Но, казалось бы, за счастливым его финалом следуют долгие годы тоски по потерянной Родине и беспомощная старость на чужбине.

Вообще, перед смертью все эмигранты просили позвать русского священника. Единственное, что оставалось у них, – это православная церковь, которой они не изменяли, но которая, увы, не могла помочь им вернуться на Родину.

Время собирать камни еще не наступило…

Церковь и КГБ

– Отец Павел, насколько я понимаю, исповеди, которые Вы принимали от тех же эмигрантов, могли касаться и каких-то вопросов, которые интересовали органы госбезопасности. Соблюдалась ли в те времена тайна исповеди? И каковы были вообще взаимоотношения нашей православной церкви и НКВД-КГБ?

– Тайна исповеди – это, по законам церкви, абсолютная тайна. За ее нарушение священник лишается сана. Но органы госбезопасности старались заключить с нами соглашение: если в исповеди речь идет о чем-то важном – мы должны поставить их об этом в известность. Мы говорили, что всегда готовы помочь, но как священники подписывать такое соглашение не можем. Получалось что-то вроде фиги в кармане…

Вообще отношения между церковью и органами госбезопасности имели достаточно длительную историю и были весьма сложными. В 20‑е годы не без участия ЧК в стране образовалась так называемая обновленческая церковь. Она должна была находиться под полным контролем государства. Но при этом оставалась церковь, возглавляемая патриархом Тихоном, которая и приняла на себя всю тяжесть большевистских репрессий. С 1943 года началось возрождение этой почти полностью порушенной церкви. И тогда же при Совете министров был создан Совет по делам русской православной церкви, деятельность которого курировал сам Лаврентий Берия. Теперь священников не расстреливали, но жить они должны были под колпаком КГБ.

В этой связи хочу еще раз вспомнить своего отца. Когда он в середине 40‑х годов стал дьяконом одного из омских храмов, то сразу же подвергся настоящей осаде сотрудников госбезопасности. Они требовали информировать их о настроениях паствы и священнослужителей. Он не соглашался. Его стали шантажировать, угрожать расправой. Тогда отец покинул Омск. А затем по той же причине еще дважды менял место службы… То же самое было и с братом отца.

– А Вашей отправке на работу за рубеж не могло помешать то, что Вы происходили из семьи, глава которой был расстрелян за контрреволюционную деятельность? Ведь дед тогда еще не был реабилитирован…

– Могло, конечно… Моя кандидатура утверждалась не только патриархией, но и Советом по делам религии при Совете министров. То есть теми же гэбэшниками. Но, видимо, возымела действие рекомендация, которую дал мне религиозный деятель мирового масштаба митрополит Никодим. Да и времена были уже не столь свирепые.

Если же продолжить разговор о сотрудничестве нашей церкви с КГБ, то должен сказать: конечно, было всякое. И не случайно патриарх Алексий в 2001 году заявил о том, что просит прощения у Бога за то, что «церковь иногда сотрудничала с богоборческой властью». И в своих проповедях мы следовали главному христианскому принципу – «всякая власть есть от Бога». Кстати, за что и обвинялись зарубежной русской церковью чуть ли не как пособники КГБ. Словом, сложно все это. Очень сложно…

Время собирать камни

…После возвращения из Германии меня, видимо, как человека, «хлебнувшего западной культуры», направили служить уже не в Ярославль, а в Ленинград. Вначале это был храм Александра Невского в Красном Селе, потом – церковь на Смоленском кладбище, затем – Князь-Владимирский собор, Преображенский собор и с 1977 года – снова Князь-Владимирский. Уже оттуда уехал в Австрию. Вернулся в 1986‑м. И снова был поначалу Преображенский собор, а затем уже до 1996 года служил в Князь-Владимирском.

Это было время возрождения разрушенных, загаженных, испоганенных петербургских храмов. Для меня всегда горестно проходить мимо любой церкви, лишенной креста. И потому столь радостными и светлыми остаются в памяти годы, когда мне как благочинному доводилось проводить первые богослужения в возвращенных верующим храмах…

Вначале был Андреевский собор на Васильевском. За открытие его для прихожан шла долгая борьба, в которой довелось поучаствовать и мне. Слава Богу, там сохранился старинный иконостас, и службы начались сразу же, как только часть собора была передана верующим… А вот в церкви Рождества Иоанна Предтечи на Каменном острове, где многие годы размещалась спортивная база, ничего от храмового убранства не оставалось. Поставили подиум на месте, где должен быть алтарь, а иконы и утварь привезли из Князь-Владимирского собора. Еще хуже обстояло дело в Любани. Там у храма уже не было ни купола, ни крыши. Вместо нее натянули полиэтилен. Во время богослужения он защищал от дождя…

Екатерининская церковь в Мурино, творение великого Львова, где когда-то в XIX веке служил мой родственник, священник Красноцветов, тоже представляла собой весьма жалкое зрелище. Я провел там первую литургию, а освящал храм нынешний патриарх, а тогда митрополит Ленинградский и Ладожский Алексий.

Теперь – о Казанском соборе… Там с 1930‑х размещался Музей истории религии и атеизма. Увы, здание собора числится за ним и по сию пору. Но по просьбе верующих и с разрешения местных властей в 1988 году 21 июля, в день Казанской иконы Божьей матери, я отслужил там молебен. Икону привезли из Князь-Владимирского собора, где она находилась после закрытия Казанского. За 58 лет это было первое здесь богослужение. Люди стояли и плакали…