Быль и небыль - Тамара Григорьевна Габбе

по улицам ходил, по кабакам, с народом беседовал. Большая ему от этого польза была. Увидит, к примеру, мастера, сейчас давай про евонное мастерство выпытывать: все научиться хотелось всему.

Раз как-то приходит в кабак и попадается ему оборванный пьянчужка. Петр взял водки, а того не потчует.

— Ты, — говорит Петр, — видно, ничего не умеешь. Уж больно обтрепан.

— Нет, — говорит пьянчуга, — умею вот такое-то ремесло.

— А как эту вещь делать?

— Так вот!

— Врешь, не так.

— Сам ты врешь.

Поднялся у них спор. И видит Петр: мастер перед им настоящий, хоть и пьяный. Сейчас он книжечку свою вынул и все порядком записал, а мастерового в лоск напоил.

А то другой раз вот какое дело было. Поехал он в лес с борзой собакой зверье ловить. И пристигла его темная ночь. Ему бы назад повернуть, а он ночным временем и дальше, и дальше идет, да и заплутался совсем.

Тут в чаще напал на него медведь и растерзал его охотную собаку. И так было Петру Великому эту охотную собаку жалко, что и сам бы, кажись, легче жизни решился.

«Ах, — думает, — остался я ни при чем».

И скружился он один в темном лесе: ночь, и две, и три ночевал.

А в то же самое время новобранный солдатик, прослужа недолго — этак без году неделю, — из полка убежал. Шел лесом и наткнулся на Петра Великого.

Смотрит Петр Великий на форму и сразу по форме видит, какого полка беглец.

Солдат пешком идет, Петр Великий на коне едет, да и кричит ему:

— А подь-ка, землячок, сюды!

Землячок подошел.

— Здравствуй, брат!

— Здравствуй.

— Ты чей будешь? Откуда?

— А тебе что за надобность?

— Да уж есть, коли спрашиваю. А ты мне скажи по совести — ты не бежал ли? Я ведь почему говорю? Я сам тоже бродяга.

Ну, солдатик и признался, что бежавший.

Остановился Петр, покалякал с ним.

— Кто у вас ротный? Кто полковник?

Солдат сказал кто.

Петр вынул бумажку с карандашиком, это все записал и дальше спрашивает:

— А с какого ты будешь году?

— С такого-то.

— Отчего бежал?

— Да вина-то у меня небольшая — казенную пуговицу потерял. А только полковник меня за эту пуговицу му́кой замучил: кажен день бьет. Оттого и бежал.

— Ну, а как, землячок, у вас в полку пища? Говядины по скольку варят?

— А так варят — только славу делают. Да что ты все допрашиваешь? Ты сам говори. Ну, вот — как тебя звать?

— Мать Петрушей кликала. А тебя?

— Меня — Ванюшей. А что, Петряй, у вас в полку сытно кормят?

— У нас — хорошо. По фунту говядины варят на каждого.

— Ой ли?

— Верное слово.

Солдатик и руками развел:

— Нет, у нас этого, Петруша, нет ничего. Было бы, я бы не сбежал.

— Ну, а кашу-то, — Петр спрашивает, — круто варят?

— Какое — круто! Такую варят, что крупинка за крупинкой, а на ложку не поймать.

— Вон как!.. Ну, землячок, пойдем куды-нибудь.

Долго ли, мало ли ехали, — вечер их пристигает, а лесу края нет. Видят они превеличающий дуб стоит, руками не обхватишь. Петр сейчас с седла долой и говорит солдату:

— Ты, земляк, похрани моего коня, а я на дуб влезу, погляжу, нет ли где огонька.

Полез он на дуб, а солдат круг коня ходит, снаряженье разглядывает. Вот и приметил он у седла чумоданчик небольшой, открыл его, заглянул — а там графинчик водочки.

Ну, солдатик вынул его, да и потянул несколько из горлышка.

— Ах, водочка, — говорит, — хороша!

А Петр Великий тем временем рассмотрел: светится в незнаемой стороне маленький огонек.

Слез он с дуба, подходит к своему коню, открывает чумоданчик, надо для радости глотнуть маленько. И теплей будет!

Вынул графинчик, поглядел.

— Ах, землячок, — говорит, — ты, знать, чумоданчик-то открывал?

— Виноват, Петруша, открывал.

— И водочки потянул?

— Потянул несколько.

— Ну, когда так, — потяни еще малость.

А солдат и гораздо потянул. Было полно, а стало вполполно.

— Ну, Ваня, — Петр Великий говорит, — ты на эти дела, видать, молодец.

А уж солдатик-то разошелся.

— И на другие, — говорит, — не плоше!

Сел Петр Великий на своего коня и поехал прям в ту сторону, где огонек виднеется. А солдатик за ним вприпрыжку — хмельной. Прибыли к месту. Видят: преогромнейший двор, а войти никак невозможно. Ограда высока, и ворота на запоре. Стали стучать — ни ответу, ни привету… Что делать?

Думали они, думали, как им туда влезть, солдатик и говорит:

— Сойди-ка ты, Петруша, с коня.

Петр Великий сошел, а солдат вскочил на коня и мах-махом прямо с седла во двор! Перепрыгнул через ворота и отпер их.

Въехали они на двор, смотрят: где лежит рука человеческая, где голова…

Петр Великий немножечко обро́бел.

— Ах, — говорит, — землячок! Ведь не ладно! Кабы нам только живыми быть. Люди здесь, должно, нехорошие.

А солдат — ничего.

— Дай-ка, — говорит, — я еще потяну. Виднее будет.

Вот он водочки еще потянул, взошел в сени, а потом и в комнаты. А там по всем стенам престрашные орудия навешаны — разные сабли, разные ружья… И сидит в горнице одна старая старуха.

Солдатик, как выпивши, смелый. Он с грубостью на нее закричал:

— А-а, старая ведьма! Тащи нам поесть! Да живо у меня!

Старуха видит, что он шибко на нее наступает, сейчас собрала им на ужин кой-чего. Собрала — и подает на стол.

— Водки подай!

Она им по стакану водки подала.

Солдатик приурезал, а Петр Великий и стакана в руки не берет, и водочку не пьет — неспокойно ему.

— А что ж ты, земляк, не пьешь? — солдатик спрашивает. — Или обро́бел? Так полно. Двум смертям не бывать, одной не миновать. Я на то уж и пошел. Выпьем! Живы никому в руки не дадимся… Баушка! Ну-ка! Коню — овса! А нам — вина!

Той делать нечего — насыпала коню овса, а им еще вина подает.

Солдатик, что было у ней в печке жарено и варено, — все чисто поел, а потом и спрашивает:

— А где ж, баушка, нам отдохнуть?

Показала старуха на сушила.