Быль и небыль - Тамара Григорьевна Габбе

Он у меня с этой пшеницы двадцать сот нажнет с десятины. Не смотри, что градобойная! Вот и поправится.

— Как не поправиться!

Пошел Миколай-угодник к парню и говорит:

— Купи назад пшеницу-то у мужика.

— Да ведь она больно побита…

— Ничего, купи! Скажи, что на корм скосить годится.

Пошел парень к новому хозяину пшеницу торговать. А тот и рад.

— Бери, — говорит, — сделай милость! — И отдал ее парню по десяти рублей за десятину.

А тут пшеница-то и пошла, и пошла, и пошла… Выжал он ее — двадцать сот с десятины собрал.

Приходят на поле Миколай-угодник и пророк Илья. Илья и говорит:

— Вот у кого я градом убил, тому и зародил. Выжал пшеницу хозяин — зерна не потерял.

А Миколай-угодник:

— Выжать-то выжал, да опять тот же, что сеял. Он ведь назад пшеницу свою купил!

— Ах, — говорит Илья, — будь ты неладна! Я ж ему умолоту в ней не дам. Со всего овина у него больше пяти пудовок не сойдет.

Пошел он своей дорогой, а Миколай-угодник — своей, на деревню, к тому парню.

— Вот, — говорит, — я опять к тебе. Молотить будешь, так не помногу в овин сади — все по пяти снопов: в углы по снопу поставь, а пятым окошко заткни.

Парень так и сделал. Весь год молотил, и со всякого снопа — у него по пудовке сходило.

Приходит Миколай к Илье-пророку, а тот ему говорит:

— Вот, Миколай, как я сказал, чтобы по пяти пудовок с овина сходило, так и сделал.

— Да он ведь немного и садил: всего по пяти снопов. Такого умолоту сроду не бывало — по пудовке-то со снопа.

Разгневался Илья-пророк:

— Ну, так я ж ему примолу не дам, когда он на мельницу повезет.

Вздохнул Миколай-угодник. Раз вздохнул, другой вздохнул и пошел опять к парню на деревню.

— Ты, брат, — говорит, — на первый раз всего три пудовки на мельницу свези.

Парень повез, смолол. Глядь — осталось всего две пудовки.

— Ну, что, — спрашивает Миколай-угодник, — украл у тебя пудовку-то Илья Великий?

— Да, — говорит парень. — Нет пудовки. Пропала.

— А ты вот что сделай. Придет воскресенье, испеки из этой пшеничной муки два пирога. Румяные пироги выйдут, поджаристые — на славу. Вынь ты их, один на голову положи, а другой за пазуху и ступай себе к обедне. А если кто спросит тебя: куда пироги несешь, отвечай: «На голове — батюшке Илье Великому, а за пазухой — Миколаю-угоднику».

Послушался парень, испек пироги и пошел к обедне. Всходит он на паперть. А рядом с ним незнакомый человек, не стар и не молод, не богат и не беден, так, — прохожий. Поглядел он на парня и спрашивает:

— Куда ты, добрый молодец, пирожки несешь?

Парень отвечает, как приказано:

— На голове батюшке Илье Великому, а за пазухой Миколаю-угоднику.

Услыхал это Илья-пророк.

— Миколай, — говорит, — а Миколай! Парень-то мне пирог на голове несет, а тебе — за пазухой.

— Что ж, — говорит Миколай-угодник, — ты, Илья Великий, чином-то меня повыше, вот он и пирог тебе выше несет! А я пониже — мне и пирог пониже. А ты еще у него пудовку на мельнице отнял, обидел его! Нехорошо, брат!

Развел руками Илья-пророк.

— Твоя, — говорит, — правда, Миколай. Я и сам вижу, что нехорошо. Да что тут поделаешь? Мне тогда горько было. Ну, да уж ладно! Пускай сколько хочет пшеницы на мельницу везет, горсти не потеряет. Две пудовки смелет, две назад увезет, три смелет — три увезет… Ничего у него убывать не будет.

Так оно с той поры и стало — по слову Ильи-пророка, по хотенью Миколая-угодника. Илья скажет, а Миколай — наперекор. Миколай скажет — Илья наперекор.

А еще святые!

Отцов друг

Жил на свете крестьянин. Была у него хозяйка и был сынок.

Хозяйка померла. Живут двое с сыном.

Время идет, сын растет, а батька стареется.

День походит, два полежит. Хворый стал.

Сын говорит:

— Отец, помрешь ты, а что мне оставишь?

— Я, дитя, оставлю тебе божье да мое благословение. Мать-то была жива — калачи пекла. Один у ней и сгорел. Я его все берег, а теперь тебе оставлю. Есть у меня друг, которого подкупить нельзя. С ним тот калач и съешь.

Помер отец. Похоронил его сын и домой воротился.

Немного времени прошло — есть захотел.

— Ох, да ведь мне отец-то калач оставил!

Нашел калач. Только надкусил — ему на ум и пало: «Отец-то не велел калач есть без друга своего неподкупного».

Положил калач в котомку и пошел отцова друга искать.

Идет по дороге. Навстречу старичок — белый, седатый.

— Куда, молодец, пошел?

— Пошел отцова друга искать, которого подкупить нельзя.

И рассказал все.

— Я отцов друг.

Поглядел парень — узнал старичка.

— Нет, Микола-угодник, ты не отцов друг. Согрешит человек, да посулит тебе свечу пяташную, ты с него грех и снимешь.

Разошлись.

Парень дальше пошел. Навстречу опять старичок древних лет, белый, седатый.

— Ты куда пошел?

— Пошел я отцова друга искать, которого подкупить нельзя.

— Я отцов друг.

— Нет, святитель Егорий, ты не отцов друг. Посулят тебе свечу гривенную, — ты с человека всякий грех и снимешь.

Дальше идет.

Навстречу прохожий — росту высокого, костистый, страшной. Остановился и спрашивает:

— Ты куда пошел?

— Пошел я отцова друга искать, которого подкупить нельзя.

— Я отцов друг.

— Когда ж подружились?

— А когда я у него душу вынул.

Развязал парень котомку.

— Ну, дальше идти будто и некуда. Ты и есть отцов друг. Тебя не умолишь, не подкупишь, не уговоришь.

Сели они при дороге, съели вместе калач.

Отцов друг и говорит:

— Поди в этот город. Там царь больно худ — с постели не встает. Ищет он человека, хочет про смерть свою спросить — то ли ему жить, то ли помирать. Ступай туда и скажи: я про царскую смерть знаю. Поведут тебя к царю. А я уж там буду. Никто меня не увидит, а ты увидишь. Коли я в головах сяду, оживет царь. Коли в ногах, — помрет. Этот раз я в