Энциклопедия творчества Владимира Высоцкого: гражданский аспект - Яков Ильич Корман

часто наделяются лирический герой и люди, близкие ему по духу: «Он меня не испугает шахом» (АР-9-169), «Кто без страха и упрека — / То всегда не при деньгах» /5; 12/, «Но рыцарь был, как говорят, / Без страха и упрека» /5; 10/, «Чтоб список вещей не достался врагам, / Его проглотил я без страха» /2; 172/, «Честный я — чего бояться! — / Я и не боюсь» /1; 45/, «Не та раскладка, по я не трус» /1; 141/, «Я не вспыльчивый, и не трусливый я» /2; 15/, «Я не бо-юсь Авось, свинья не съест!» /2; 472/, «Не боялся ни слова, ни пули» /4; 7/, «Да! Я не трус, но я боюсь, / Что обо мне вы слышать не могли» /4; 108/.

Многие образы из «Романа о девочках» повторятся в «Зарисовке из детства» (1979), также посвященной лагерной теме: «И тогда начинал подвывать, пену пускал, рвал от ворота рубаху и кричал с натугой, как бы страх свой отпугивая: “Нате, волки позорные, берите всех!”, - и совал шпанцырей и монахов опешившим врагам своим. Еще он успевал вставить, обиженно хныкая: “Сами ток что взяли по сто двадцать у Шурика с Малюшенки”. Мал был еще Колька Коллега, а удал уже, и хитер, и сме-калист»724 /6; 173/ = «С Малюшенки — богатые, / Там шпанцыри подснятые, / Там и червонцы мятые, / Там Клещ меня пырнул. / А у Толяна рваного / Братень пришел с “Желанного” / И жить задумал наново, / А был хитер и смел. / Да хоть и в этом возрасте / А были позанозистей, / Помыкался он в гордости, / А снова загремел» (АР-7-12, 14) («шпанцырей» = «шпанцыри»; «с Малюшенки» = «С Малюшенки»; «был… и удал уже, и хитер» = «был хитер и смел»; «мал был» = «в этом возрасте»).

Если Колька — уголовник, то «братень» (на фонограмме — «братан») «Толяна рваного» вернулся с прииска на Колыме «Желанный», где отбывал срок.

Причем строки «Помыкался он в гордости / И снова загремел» напоминают другую лагерную песню — «Побег на рывок», — где то же самое говорилось от первого лица: «Я гордость под исподнее упрятал».

Кроме того, строка «Там Клещ меня пырнул» заставляет вспомнить стихотворение «Не однажды встречал на пути подлецов…» (1975), тоже формальное посвященное уголовной тематике: «Он коварно швырнул горсть махорки в лицо, / Нож — в живот, и пропал».

А характеристика Кольки Коллеги «рвал от ворота рубаху» восходит к «Затяжному прыжку», где лирический герой говорил: «Но рванул я кольцо на одном вдохновенье, / Как рубаху от ворота или чеку».

Прослеживаются также параллели между «Романом о девочках» и лагерной песней «Бодайбо» (1961): «Там, под Карагандой, где добывал он с бригадой уголь для страны…» /6; 202/ = «Ну а мне плевать — я здесь добывать / Буду золото для страны» /1; 33/; «Ты меня не жди! Не на фронт иду!» /6; 175/ = «Ты не жди меня. Ладно, бог с тобой!»/1; 33/.

Приведем еще одну цитату из романа: «Забрали Николая за пьяную какую-то драку с поножовщиной да оскорблением власти» /6; 200/.

По пьяни «оскорбляет власть» и лирический герой Высоцкого, который при этом также прикрывался ролевыми масками: «Я кого-то ругал, оплакивал» («Про попутчика»), «Но если я кого ругал — карайте строго!» («Милицейский протокол»).

Кроме того, он часто попадает в пьяную драку (в том числе с поножовщиной): «Для того ль он душу, как рубаху залатал, / Чтоб его убила в пьяной драке сволота?!» («Несостоявшаяся свадьба»), «Всё равно, чтоб подраться, / Кто-нибудь находился» («Сколько я ни старался…»), «Со мною — нож, решил я: “Что ж, / Меня так просто не возьмешь”» («Тот, кто раньше с нею был»), «Теперь чуть что чего — за нож хватаюсь» («Летела жизнь») и др.

Как видим, во всех этих произведениях прослеживается единая авторская личность, скрывающаяся за множеством ролевых персонажей, которые на поверку оказываются формально-ролевыми.

Еще один персонаж «Романа о девочках», в котором угадываются авторские черты, — это Шурик Внакидку:

И совсем уже некстати вспомнилось вдруг просыпавшемуся инвалиду, как несколько лет назад в Бутырке измывались над ним заключенные. Вот входит он в камеру, предварительно, конечно, заглянув в глазок и опытным глазом заметив сразу, что играли в карты. Однако, пока он отпирал да входил, карты исчезали, а к нему бросался баламут и шкодник Бутырский Шурик по кличке «В накидку» и начинал его, Максима Григорьевича, обнимать и похлопывать со всякими ужимками и прибаутками ласковыми. Максим Григорьевич и знал, конечно, что неспроста это, что есть в этом какой-то тайный смысл и издевка, отталкивал, конечно, Шурика «В накидку» и медленно подходил к койке, где только что играли <.. > Но, как терпеливо и скрупулезно ни искал Максим Григорьевич, никогда он колоду не находил и топал обратно ни с чем. А Шурик «В накидку» снова его обнимал и похлопывал, прощаясь, — Золотой, дескать, ты человек, койку вот перестелил заново, поаккуратней. Не нашел ничего, гражданин начальник? Жалко! А чего искал-то? Карты? Ай-ай-ай, да неужто карты у кого есть? А я и не выёбываюсь! Это Вы напрасно! Ну, ладно, начальник, обшмонал и канай отсюда, а то я, гляди-ка, в одной майке, бушлатик помыли или проиграл — не помню уже. Отыгрывать надо! Так что не мешай, мил человек, будь друг.

Потешалась камера и гоготала, а у Шурика глаза были серьезные, вроде он и не смеется вовсе, а очень даже Максиму Григорьевичу сочувствует и любит его в глубине лживой своей натуры.

Первое время Максим Григорьевич так и думал и зла на Шурика не держал. Шурик Голиков по кличке «В накидку» был человек лет уже 50<-ти>, но без возраста, [постоянный и] давнишний уже лагерный житель, знавший все тонкости и премудрости тюремной сложной жизни. Надзирателей давно уже не ненавидел, а принимал их как факт — они есть, они свою работу справляют, а он свое горе мыкает.

Здесь Шурик был уже 3<-й> или 4<-й> раз, проходил он по делам всё больше мелким и незначительным — карман да фармазон — и считался [рецидивистом, но не] человеком не опасным, заключенным сносным, хотя и баламутом. Только потом узнал Максим Григорьевич, что карты он не находил потому, что колоду Шурик на нем прятал. Пообнимает, похлопает, приветствуя, — и прячет, а прощаясь — достает (АР-16-38).

Очевидно, что перед нами — шутовская маска, родственная маске Ивана-дурака и другим ее аналогам в поэтических произведениях Высоцкого.

Шут может