Птичий город за облаками - Энтони Дорр

Он вздрагивает. Мамино одеяло лежит комком. Мама, вставая, всегда складывает его идеальным прямоугольником.

— Где мама?

— Мм? Она ушла… по делу.

Машинка вновь принимается стрекотать, бобина крутится, Констанция ждет, когда она остановится.

— Но как мама вышла за дверь?

Папа складывает края занавески, убирает под иголку, машинка снова стрекочет.

Констанция повторяет вопрос. Вместо ответа папа мамиными ножницами отрезает нитку и говорит:

— Расскажи мне, где была на этот раз, Цукини. Ты наверняка прошла много километров.

— Сивилла правда маму выпустила?

Он встает и подходит к ее койке:

— На вот, прими.

Голос у него спокойный, но глаза бегают. На ладони — три мамины сонные таблетки.

— Зачем?

— Они помогут тебе отдохнуть.

— А три не слишком много?

— Прими их, Констанция, это безопасно. Я закутаю тебя одеялом, как гусеничку в кокон, помнишь? Как мы раньше делали. А утром ты получишь все ответы. Обещаю.

Таблетки растворяются на языке. Отец подтыкает ей одеяло в ногах, снова садится за машинку и продолжает строчить.

Констанция через перила смотрит на мамину койку. На скомканное одеяло.

— Папа, мне страшно.

— Хочешь послушать про Аитона? — Машинка рокочет и затихает. — Сбежав от мельника, Аитон добрел до края света, помнишь? Земля уходила в ледяное море, с неба сыпал снег, вокруг были только черный песок и смерзшиеся водоросли — и ни духа розы на многие дни пути вокруг.

Лампа мигает. Констанция прижимается спиной к стене и силится удержать глаза открытыми. Люди умирают. Сивилла могла выпустить маму из каюты, только если…

— Однако Аитон не терял надежды. Он был заперт в чужом теле, далеко от моря, на самом краю известного мира. Он ходил по берегу, глядя на луну, и вроде бы различил богиню, которая в ночи летела ему на помощь.

В воздухе над койкой Констанция видит лунное мерцание на льдинах, видит, как Аитон-осел оставляет на холодном песке отпечатки копыт. Она пытается сесть, но шея ослабела и не держит голову. По одеялу метет снег. Она поднимает руку, ловя снежинки, но пальцы падают в темноту.

Через два часа в затемнении папа наклоняется через перила и помогает Констанции выбраться из койки. От сонных таблеток она как будто вареная. Папа помогает ей засунуть руки и ноги во что-то вроде сдутого человека — скафандр, который он сшил из биопластовой занавески. В талии скафандр слишком ей широк, и у него нет перчаток — рукава просто зашиты на концах. Констанция такая сонная, что еле может поднять подбородок, когда папа застегивает молнию.

— Пап?

Теперь он прилаживает ей на голову кислородный колпак и закрепляет на вороте скафандра той же липкой лентой, которой подвязывал шланги на ферме. Включает подачу кислорода, и скафандр вокруг Констанции надувается.

Уровень кислорода тридцать процентов, говорит записанный голос в колпаке, прямо ей в ухо, и белый луч налобного фонаря, включившись, скользит по каюте.

— Идти можешь?

— Я в нем изжарюсь.

— Знаю, Цукини, ты сможешь. Покажи, как ты идешь.

В луче налобного фонаря вспыхивают капли пота у папы на лбу. Кожа такая же белая, как борода. Несмотря на слабость и страх, Констанция кое-как переставляет ноги. Странные раздутые рукава хрустят. Папа садится на корточки, поднимает ее «шагомер», ухитряется одной рукой подхватить алюминиевый табурет из-за маминого швейного стола и тащит это все к двери.

— Сивилла, — говорит он. — Один из нас плохо себя чувствует.

Констанция в ужасе прижимается к его бедру, ждет, что Сивилла начнет возражать, спорить, но та говорит:

Кто-нибудь сейчас подойдет.

Тяжесть сонных таблеток тянет вниз веки, кровь, мысли. Осунувшееся папино лицо. Скомканное мамино одеяло. Джесси Ко сказала: «…и если Сивилла что-нибудь у тебя найдет…»

Уровень кислорода двадцать девять процентов, говорит колпак.

Дверь открывается. Через затемнение по коридору идут две фигуры в скафандрах биозащиты. К запястьям у них пристегнуты фонарики, костюмы раздуты изнутри, отчего они кажутся непомерно большими. Лиц не видно за медно-зеркальными щитками. Сзади тянутся обернутые алюминиевой фольгой шланги.

Папа, все так же прижимая к груди «шагомер», бросается на них, и они пятятся.

— Не подходите. Пожалуйста. Она не отправится в изолятор.

Он торопливо ведет Констанцию мимо них по темному коридору, следуя за дрожащим лучом ее налобного фонаря. Она спотыкается в зашитых снизу биопластовых штанинах.

У стен лежат подносы из-под еды, одеяла, что-то похожее на бинты. По пути мимо столовой Констанция заглядывает в дверь, но там уже не столовая. Где прежде в три ряда стояли столы и лавки, теперь расположились примерно двадцать белых палаток, от них тянутся шланги и провода, там и сям мигают огоньки медицинских аппаратов. Вход в одну палатку расстегнут; Констанция успевает заметить торчащую из-под одеяла босую ногу, но тут они с папой сворачивают за угол.

Уровень кислорода двадцать шесть процентов, говорит колпак.

Это заболевшие члены экипажа? Мама тоже в одной из этих палаток?

Они проходят мимо туалетов № 2 и № 3, мимо запертой двери фермы № 4 — там ее саженец сосны, шестилетний, ростом почти с нее, — и дальше по закручивающемуся коридору к центру «Арго». Папа тяжело дышит, подталкивает Констанцию, оба они скользят и спотыкаются, луч ее фонаря мечется по стенам. «Доступ к гидросистеме» — написано на одной двери, «Каюта № 8» — на другой, «Каюта № 7»… У Констанции такое чувство, будто их засасывает воронка и ее несет к центру водоворота.

Наконец они останавливаются перед дверью с надписью «Гермоотсек № 1». Папа оборачивается через плечо — лицо блестит от пота, дыхание прерывистое — и прикладывает ладонь к двери. Поворачиваются колеса. Перед ними крохотное помещение.

Сивилла говорит: Вы входите в камеру обеззараживания.

Папа вталкивает Констанцию внутрь, ставит рядом с ней «шагомер» и опускает табуретку на порог рядом с дверным косяком.

— Не двигайся.

Констанция в хрустящем костюме садится на пол, обнимает руками колени, и колпак говорит: Уровень кислорода двадцать пять процентов, а Сивилла объявляет: Начинаю процесс обеззараживания. Констанция через щиток колпака кричит: «Пап!», а внешняя дверь начинает закрываться и наезжает на табуретку.

Ножки табуретки с визгом гнутся, дверь останавливается.

Просьба убрать предмет, блокирующий внешнюю дверь.

Папа возвращается с четырьмя мешками порошка «Нутрион», перебрасывает их через смятый табурет и убегает снова.

За несколько раз папа приносит унитаз-рециркулятор, влажные салфетки, нераспакованный пищевой принтер, одеяло в защитной пленке, еще мешки с «Нутрионом». Просьба убрать предмет, блокирующий внешнюю дверь, повторяет Сивилла, и табурет сминается еще на сантиметр. Констанция начинает задыхаться.

Папа приносит еще два мешка с «Нутрионом» — зачем так много? — переступает через порог и приваливается к стене. Сивилла говорит: Чтобы начать обеззараживание, уберите предмет, блокирующий