Современная румынская пьеса - Лучия Деметриус

а жизнь — чего греха таить — как маятник: протянешь к нему руку, а он себе гуляет по загранице.

У Манолеску от удивления отвисла челюсть.

Поразмышляйте-ка на досуге об этом.

М а н о л е с к у  выходит, словно получил удар под дых.

Т у р к у л е ц (после паузы). Не понял.

К и т л а р у. Что?

Т у р к у л е ц. Сравнения с маятником.

К и т л а р у. Ах с маятником. Да так, бессмыслица. Но вообрази только, может ли Манолеску допустить мысль, что его шеф брякнул чушь. Ведь единственный смысл своего существования он видит в том, чтобы делать вид, будто он меня обожает. Кстати, и ты должен привыкнуть к мысли, что отныне ты имеешь дело с необыкновенной личностью. Но все это — полбеды. Беда, если я когда-нибудь поверю, что ты именно так и думаешь. Так рождается круговая порука, фальшь, ложь. Самая опасная, ибо принимает обличье правды. Кстати, оставь мне на первой полосе тридцать строк для статьи «Иллюзия правды».

Т у р к у л е ц. Ты меня режешь. Когда же мы теперь выйдем?

К и т л а р у. Ты или выйдешь вовремя, или навсегда исчезнешь из моего сердца.

Т у р к у л е ц  уходит. Китлару звонит, появляется  с е к р е т а р ш а.

Там кто-нибудь ждет?

С е к р е т а р ш а. Девушка.

К и т л а р у. Пусть войдет.

С е к р е т а р ш а  выходит. Входит, в национальном крестьянском костюме, девушка. Это  Д ж и н а, актриса, уже сыгравшая роль Отилии и Никулины Гологан.

Д е в у ш к а. Это газета?

К и т л а р у. Да.

Д е в у ш к а. Значит, сюда. Я — Марчика Тунсу. Может, слышали?

К и т л а р у. Как?

М а р ч и к а. Марчика Тунсу. Не слыхали? Из сельскохозяйственного кооператива «Первый май», Гидичский район. Слыхали? Нет? А пришла я к вам с жалобой, чтобы вы ее в газете пропечатали, с фотографиями.

К и т л а р у. Посмотрим, что за жалоба. (Берет в руки бумагу.)

М а р ч и к а. Пишите. Я, Марчика Тунсу… Написали?

К и т л а р у. Написал.

М а р ч и к а. До первого августа тысяча девятьсот шестьдесят четвертого года я работала на птицеферме, заведовала цесарками. Я сама эту ферму организовала, потому как раньше у нас ни одной цесарки не было. Яйца принесла, пересадила на них наседку, и она сперва высидела восемь цесарок, а потом из восьми получилось шестьдесят, а из шестидесяти — четыре сотни цесарок. Так что к первому августу текущего момента мною было высижено, выкормлено и выращено две тыщи двести шесть цесарок. Вот. А тут явился Вангеле Ион, чтоб ему пусто было.

К и т л а р у. Кто?

М а р ч и к а. Бухгалтер. Может, слыхали? Двоюродный брат председателя — дяди Захарии Лунгу. Он и говорит: это почему Марчика Тунсу работает на цесарках, пусть, мол, теперь Иляна, племянница бригадира Влада, поработает, а Марчику на известку кинем. А я никуда не пойду, говорю, потому как цесарки без меня погибнут. А он мне: «Иди-ка ты, Марчика, подальше, а то хуже будет». Тут я прямым ходом в районный совет, нашла там кого следует и говорю: «Я, Марчика Тунсу…»

Звонит телефон.

К и т л а р у (в трубку). Как?

М а р ч и к а. Марчика. Оглохли?

К и т л а р у (в трубку). Хорошо. (Кладет трубку.)

М а р ч и к а. Так вот, говорю, вы должны приказать, чтоб я работала с цесарками, чтоб меня забрали с известки, потому как я их высидела, выкормила, а когда ушла, на них болесть напала. Ящурная холера называется, по-вашему, по-ученому. Из двух тыщ двести шести осталось восемьсот цесарок, дай то несушек из них, дай бог, пять наберется. И мне ответили: хорошо, мол, проверим факты, а вы пока возвращайтесь на свою известку.

К и т л а р у. И вы возвратились?

М а р ч и к а. Погоди. Не перебивай. Сейчас самое интересное начнется. Прямо кино. Я как увидела, что, пока по начальству языком чешу, цесарки мои мрут как мухи, так и дунула в область, нашла там хорошего человека и говорю ему: «Я, Марчика Тунсу, пришла протестовать по проблеме цесарок, поскольку они являются народным достоянием». И давай и давай… Что из восемьсот осталось три сотни. Пусть, мол, поедут на место происшествия — сами убедятся. Прошел месяц, прошло два, и, когда приехал к нам этот товарищ, дяденька Захария — председатель и дядюшка Вангеле — бухгалтер, чтоб им ни дна ни покрышки, сказали, будто у нас тех самых цесарок и в помине не было, будто они ничего о том слыхом не слыхивали, будто это Марчика Тунсу рехнулась и у нее там всякие… гальюнцинации перед глазами крутятся. Так что я решила: уж раз я все равно здесь, у вас в Бухаресте, выступаю с ансамблем песни и пляски нашего района на республиканском смотре — между прочим, я и три года назад тоже пела, и если бы наш дирижер Каркуляну не пялил глаза на Тицу Василе, то я, а не она получила бы первую премию… Так вот, я и подумала: почему бы мне не прийти к вам, чтобы вы пропечатали это в газете?

К и т л а р у (с теплой улыбкой). А на фестивале что вы поете?

М а р ч и к а. «Не едет мой милый, не едет…».

К и т л а р у (приветливо). А мне не споете?

М а р ч и к а. Спою, если напечатаете!

К и т л а р у. Конечно, напечатаю.

М а р ч и к а. Тогда спою.

И пока она поет, сцена наполняется удивленными, остолбенелыми  с о т р у д н и к а м и, застигнутыми врасплох этим необычным зрелищем.

П а с к а л и д е (вбегая, искренне встревоженный). Что с тобой, старик, ты с ума сошел?

К и т л а р у. Да!.. И прекрасно!.. И замечательно!.. И здорово!.. (У рампы.) Товарищи, не презирайте сумасшедшего. Разве первый человек, который в космическом корабле отправился к звездам, не был безумцем? А тот, кто, склонившись к кроватям прокаженных, остался с ними в Африке на целых сорок лет, не был сумасшедшим? А неизвестный, который, чтобы доказать меру человеческого терпения, прошел сквозь «пылающую пустыню», где тлеет кожа на теле человека! Разве его не называли сумасшедшим? Граждане, не бойтесь безумцев, опасайтесь предателей, лицемеров, иуд и подлецов… (Пауза.) Но мне кажется, что вы устали. Нет? А я устал. Так что предлагаю антракт на пятнадцать минут. Согласны? Спасибо!

З а н а в е с.

ДЕЙСТВИЕ ВТОРОЕ

Та же декорация. Несколько дней спустя.

П а с к а л и д е. Ты чего там строчишь, Китлару?

К и т л а р у. Статью.

П а с к а л и д е. Ты, наверное, и по поводу моей смерти статьей разразишься.

К и т л а р у. Ради такого случая я издам экстренный выпуск. (В телефон.) Манолеску ко мне.

Входят  О т и л и я  и  Б р а х а р у.

Садитесь.

Входит  М а н о л е с к у.

(В трубку.) Туркулец, зайди ко мне со вчерашними телеграммами из-за рубежа. (Со сдержанной резкостью.) Манолеску, твои материалы не пойдут. Ни один. Возьми их и прочитай еще раз.

У Манолеску вытянулось лицо.

А ты, Брахару, просто издеваешься над читателями.

Б р а х а р у. Я?

К и т л а р у. Именно. Ты, видимо, или считаешь их наивными дурачками, или рассчитываешь, что газету никто не читает.

Входит  Т у р к у л е ц.

Туркулец, дай-ка мне полосу. (Брахару.) Заголовок (читает): «Конрад Аденауэр{45} выехал в Париж для встречи с де Голлем{46}».