Современная румынская пьеса - Лучия Деметриус
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Бэженару выскакивает как ошпаренный.
(Собравшимся сотрудникам.) Я созвал вас, товарищи, чтобы ввести в курс дела: меня назначили заместителем главного редактора. В этом качестве я должен сделать — и мы это сделаем вместе — из нашего «Факела» современную газету. Современную — не в смысле модную. Под современностью я понимаю подлинную тягу к новому. Для этого нам придется расстаться с самыми стойкими врагами газеты.
М а н о л е с к у («бдительно»). Неужели среди нас есть враг?
К и т л а р у. Хуже, Манолеску, он — в нас самих. Это шаблон. Шаблон мышления, шаблон выражения мыслей. (Брахару.) Ты не знаешь, что значит шаблон мышления? Это леность воображения, паралич фантазии, боязнь самостоятельности. В то время как первая обязанность человека и коммуниста — прежде всего быть самим собой, личностью единственной и неповторимой. Не стоит упрекать меня в высокомерии, и не становитесь в позицию ложной скромности — она хуже любой надменности. Мы должны вычеркнуть из нашего словаря семьдесят пять слов, с помощью которых излагаем свои мысли, — они стерты, их никто не слышит, — и сорок восемь фраз, переделывая которые мы маневрируем согласно необходимости. Они не убеждают, Туркулец, и это самая печальная ошибка, в которой мы продолжаем упорствовать. Мы должны пересмотреть всю систему нашей работы над печатным словом. Не постулаты — аргументы. Вместо патетических деклараций — веские доказательства, скупые, как цифры. Но чтобы научиться писать таким образом, надо повернуться лицом к действительности. Особое внимание следует уделить вопросам экономики. Проблема должна быть рассмотрена — чувствуете, как я сам увяз в шаблонах — с компетентностью опытного специалиста. Журналист, который, придя на завод, знает меньше, чем главный инженер, выглядит профаном, болтающим о вещах, в которых он ровно ничего не смыслит, или глупцом, которого легко провести, ибо он не в силах ничего проверить. Пора кончать с дилетантством, нам нужны газетчики с серьезной профессиональной подготовкой. Такой журналист не может сиднем сидеть в редакции. Сколько человек работает у нас в промышленном отделе, Туркулец?
Т у р к у л е ц. Девять.
К и т л а р у. Все должны отправиться на фабрики, на заводы и стройки. Мы должны знать, о чем думают люди, что их беспокоит. Ионицэ, сколько лет ты работаешь в сельскохозяйственном отделе?
И о н и ц э. Пять.
К и т л а р у (с глубокой скорбью). Я читал твои материалы. Они ниже всякой критики. Написаны непрофессионально.
И о н и ц э («оправданное» возмущение). А другие говорят, что они вполне проходимы.
К и т л а р у. Статья, которая «проходима», более опасна, чем плохая статья. Потому что плохая пойдет в корзину, а та, которая «проходима», — в газету. Кто тебя привел в редакцию?
И о н и ц э. Шеф.
К и т л а р у. Где он тебя нашел?
И о н и ц э. В сельскохозяйственном институте.
К и т л а р у. Он ошибся, Ионицэ. И в отношении тебя и в отношении газеты. Тебе нечего делать в журналистике. Если ты останешься в газете — погибнешь. Став неудачником, ты начнешь подкапываться под людей, лгать, клеветать. Будь честным, Ионицэ, и возвращайся к своей профессии. Лучше хороший агроном, чем неудавшийся журналист. Остальных людей из отдела — в село. И это не просто короткая кампания. Это надолго, пока вы работаете в газете.
И о н и ц э. Между прочим, и до сегодняшнего дня мы там бывали.
Б р а х а р у. И я могу подтвердить: бывали.
К и т л а р у. На прогулке! С каких пор вы не были в родильных домах, Отилия?
О т и л и я. С рождения.
К и т л а р у. Мой вам совет: встаньте завтра пораньше и отправляйтесь в больницы. Вы должны знать, отчего страдают люди. Не от каких болезней — это дело врачей, — а от каких неполадок. Пойдите в родильные дома, в загсы, выясните, сколько людей вступают в брак и почему разводятся. Побывайте в суде: каждый человек — это неповторимая драма, неореалистический фильм. Думитраш, ты чем занимаешься?
Д у м и т р а ш. Страничкой юмора.
К и т л а р у. Тогда отправляйся в морг.
Д у м и т р а ш. Куда?
К и т л а р у. Ты не ослышался: в морг. Выясни, почему люди кончают жизнь самоубийством — ведь еще случаются подобные вещи, — отчего произошел несчастный случай. Я не хочу сенсационного репортажа, но хочу подробностей — живых, точных и ясных.
Д у м и т р а ш. Где находится морг?
К и т л а р у. Попробуй броситься под троллейбус — узнаешь. Несколько дней назад я смотрел румынский фильм «Небо в осенние сумерки». Ты его видел, Манолеску?
М а н о л е с к у. Нет, но слышал о нем. В Мар дель Плато{44} он получил премию.
К и т л а р у. За лучшие титры.
М а н о л е с к у. Вы хотите рецензию о фильме?
К и т л а р у. Нет, ты же занимаешься экономическими вопросами. Вот и отправляйся на студию «Бухарест» и выясни, во что этот фильм обошелся государству. Проверь все по документам.
М а н о л е с к у. А если мне их не дадут?
К и т л а р у. Добейся. Мы должны оживить газету, в репортаж ввести загадочность, последним известиям вернуть живость, интервью — интеллигентность, «круглому столу» — дух полемики. И еще, Туркулец, отмени внизу вахтера.
Б р а х а р у. Прекрасно.
К и т л а р у. Пусть к нам приходит кто хочет. Ну вот, кажется, все. А теперь за работу.
Р е д а к т о р ы выходят. Т у р к у л е ц поспешно возвращается.
Что случилось, Туркулец?
Т у р к у л е ц. Забыл макет полосы. А Манолеску хочет зайти к тебе.
К и т л а р у. Зачем?
Т у р к у л е ц. Понятия не имею.
К и т л а р у. Тогда я тебе скажу: сначала он признается, будто счастлив, что именно я, а не кто другой стал заместителем главного редактора, а потом пойдут сплетни. Что А «болтает», что Б «бездельничает», что В «за вами следит», что Г «вхож к начальству», что Д «развел здесь семейственность», что Е «обладает кое-какими достоинствами, но ленив», а Ж — «язва», что З «пьет», что И «ничем, кроме денег, не интересуется», что К «молчит, но это самое опасное», что на Л, М, Н, О, П, Р, С, Т «нельзя положиться», что У «подозрителен», а о Ф и говорить нечего, все знают.
Т у р к у л е ц. Ты преувеличиваешь.
К и т л а р у. Наоборот. Упрощаю. Хочешь, докажу? (В телефон.) Манолеску, зайдите ко мне. Ничего не поделаешь, Туркулец! Действительность порой оказывается схематичнее, чем скверная пьеса.
Входит М а н о л е с к у.
Пожалуйста, Манолеску, садитесь. Что нового?
М а н о л е с к у. Ничего, товарищ Китлару… Просто хотел вам сказать, что я рад… Поздравляю вас от всего сердца.
К и т л а р у (Туркульцу). Что я говорил!
М а н о л е с к у. Хотя должен предупредить: вы взялись за нелегкое дело.
К и т л а р у. Почему, Манолеску?
М а н о л е с к у. Как будто вы не знаете?! Вы думаете, будто все рады. Нет. Отдельные товарищи отнюдь не в восторге.
К и т л а р у. Кто?
М а н о л е с к у (скромно). Это не столь существенно.
К и т л а р у. Ну все-таки.
М а н о л е с к у. Думитраш.
К и т л а р у. Думитраш?
М а н о л е с к у. Вас это удивляет. Что делать, я должен сказать: Думитраш — самый опасный из всех.
К и т л а р у. А еще кто?
М а н о л е с к у. Это не существенно.
К и т л а р у. Но все же любопытно узнать.
М а н о л е с к у. Не подумайте только, что я преследую какую-то цель. Ну вот Иосиф. Помалкивает себе в тряпочку и копает исподтишка.
К и т л а р у (Туркульцу). Убедился?! Увы, Манолеску, что делать? Таковы люди,
