Сто тысяч раз прощай - Дэвид Николс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Индивидуальные тренинги затягивались, и я уже думал, что у Фран пропадет интерес к нашим с ней посиделкам на лугу с перелистыванием страниц, сцена за сценой и строка за строкой. «Мы же работаем только над моими кусками!» – настаивал я, пока Фран отряхивала у меня со спины сухую траву, но, если честно, ощущение близости Фран, ее бедра или головы нет-нет да и позволяло отвлечься – и подсказывало вопрос: что будет, если я наклонюсь да и поцелую ее во время лекции о значимости ямбического стиха. «Мой друг, где целоваться вы учились?» – удивляется, если верить пьесе, Джульетта. Отважься я на такой шаг, мне тоже хотелось бы показать свою выучку.
«Ты меня слушаешь?» – спрашивала Фран. «Слушаю», – отвечал я и с течением времени возомнил, что добился определенных успехов.
Как привычка к просмотру недублированных фильмов создает иллюзию, будто ты знаешь иностранный язык, так и работа над текстом вместе с Фран рождала иллюзию мастерства, и я замечал, что меньше спотыкаюсь, а иногда, выразительно читая протяженные отрывки, даже сам себе удивлялся. Наше совместное чтение походило на партию в теннис, где партнер, желая привести меня к победе, любезно направляет мяч прямо мне на ракетку. Застенчивость и смущение больше не парализовали меня. Я по-прежнему не понимал, куда девать руки, но уже читал текст не так, как читают нижние строчки таблицы в кабинете окулиста.
Конечно, эти занятия пошли бы прахом, если бы мою роль передали другому. Одно дело – затеряться в массовке, и совсем другое – говорить и быть услышанным, но мне так и представлялось, как Айвор с Алиной просят участников «Лейксайд плейерс», гильдии актеров-любителей «Сигнет» и труппы «Чок Дау стейджерз» порекомендовать юношу, девушку, мужчину, женщину – кого угодно, способного занять мое место. В понедельник я бы не возражал. Но к четвергу мне уже было не все равно.
В тот день мы с ней репетировали мою первую совместную сцену с Ромео; от меня в основном требовалось кивать и слушать, ну и временами еще посмеиваться; репетировали мы лежа на спине в высокой траве фруктового сада.
– Ах-ха-ха-ха! Так примерно?
– Мне нравится. Особенно это легкое потряхивание головой.
– Типа – «Ромео, да ты шутник!»
– Да. Я так и поняла. Только подбородок свой не терзай.
– «Ха-ха!»
– Нет, не пойдет, Чарли, это у тебя совсем не получается.
– Ну-ка, а ты давай.
– Хорошо, смотри. – Фран рассмеялась, причем совершенно естественно. – Нравится?
– Так себе.
– Уж не потому ли, что я не терзаю подбородок? Да ну тебя, Дэниел Дэй-Льюис. Для полноты картины можешь, кстати, хлопнуть себя по ляжке.
– Вот так?
– Именно так. Ну ты прямо юный Дик Уиттингтон.
– Хлопнуть по ляжке. А что, попробовать можно.
– Или просто держись естественно. Будь самим собой.
– Если я буду самим собой, меня тут же отсюда попросят.
– Но пока еще не попросили, – сказала она. – Пока мы здесь. – (У дома ударили в треугольник.) – Надо понимать, на сегодня все.
– Спасибо тебе. За то, что научила меня смеяться.
– Ха!
Мы возвращались вместе.
– Какие ощущения? – спросила она.
– Небольшой мандраж присутствует. Думаю, после этого меня снимут с роли.
– Глупости.
– Стоит мне в первой сцене открыть рот, как Алина непременно щиплет себя за переносицу и медленно-медленно мотает головой. А когда я говорю: «Оружье прочь и мигом по местам!», она вообще затыкает уши.
– С роли тебя не снимут.
– А вдруг?
– Тогда и я откажусь. Мы все откажемся. Сложим оружие. То есть палки.
– Ради меня?
– Нет. Нет, вряд ли.
– Ну, не знаю.
– Я уже все твои реплики выучила.
– Это, конечно, утешает.
– Да никто не собирается снимать себя с роли, не мучайся.
– А если они…
– Ну что еще?
Мы остановились у особняка; для репетиций Полли освободила самую большую комнату и сейчас устроила проветривание, распахнув застекленные двери.
– …мы все равно пойдем пить кофе?
– Дался тебе этот кофе.
– Или поужинать, или еще куда-нибудь?
– Поужинать. Это самый высокий уровень. А куда пойдем?
– Не знаю. В «Удильщик»?
– На вечер стейков или на мясной шведский стол?
– Как скажешь. Дама выбирает.
– Соблазнительно.
– Или можно просто так… увидеться.
– А то мы с тобой не видимся?
– Ты знаешь, о чем я.
– Вот же я смотрю прямо на тебя.
– Нет, я хочу подальше отсюда, от этого всего…
– А вот и он. – (К нам направлялся Майлз, на ходу попивая воду.) – Самый обезвоженный из молодых британских актеров. Что это он на себя нацепил? – На нем была баскетбольная майка с растянутым до грудины вырезом и голыми боками. – Уличную нетболку. Ладно, ни пуха. Как там звали твоего лучшего друга? По жизни?
– Харпер.
– Вот и представь, что разговариваешь с Харпером. Вообрази, что вы оба сняли симпатичных девчонок и вас распирает.
Опять, что ли, этот ее подтекст?
– Попробую.
– Вы с ним такими вещами не делитесь?
– Вообще-то, нет. Мы в основном деремся.
– Ну а ты притворись, что делитесь. В том-то и весь смысл этой сцены: двое молодых парней открыто говорят о своих чувствах. В тысяча пятьсот девяносто четвертом такое удавалось. Представь, как бы это выглядело в наши дни. Только нарисуй себе тот мир, где ты не такой зажатый.
Импровизация
После той стычки с Ллойдом мы с Харпером не общались. По понедельникам и средам я работал в смену на бензоколонке и для передачи ему натырил еще лотерейных карт, но он не появлялся. Игнорировал сообщения на автоответчике, и я уже стал думать, что в городе неполадки на линии. В большом каталоге способов физического и эмоционального насилия, которые были у нас в ходу не один год, – сталкивание с пирса, броски петардами, выстрелы из духового ружья, оставлявшие шрамы, – тот случай с бильярдным шаром определенно не занимал важного места. Однажды на лугу за домом Харпера мы затеяли игру, которую
