Иезуитский крест Великого Петра - Лев Анисов

Написал, но не отправлял. Все ждал чего-то. Господь ли смилостивился, услыша молитвы о спасении души, Матерь ли Божия заступила пред Господом, сжалившись над жаркими молитвами Дарьи Михайловны, кои та читала пред Ее иконою, но чудо свершилось. В один из дней смог Александр Данилович подняться с постели и дойти до отворенного оконца.

Небо синее, чистое, осеннее. Двор порыжел от опавших листьев. Воздух свеж.

По двору куры, гуси ходят, девки дворовые в красных сарафанах бегают, старый кучер, щурясь на солнце, сбрую на лошадь надевает. И почуял нутром Александр Данилович, даровал ему Господь время пожить на земле.

К чему-то надобно то было.

Так и остались неотправленные письма, писанные под его диктовку.

Не до них стало.

Покуда болел светлейший, император со всем двором переехали в Петергоф.

Там охота, балы. Веселилась молодежь.

«Монарх, — пишет Лефорт 15 июля, — повелевает как властелин и делает что хочет».

Остерман, наставник Петра, не мешал веселиться молодому сообществу и сумел даже приобрести особенное расположение сестры царя, в которой распознал удобное оружие воздействия на монарха.

«Почти невероятно, — сообщал Мардефельд своему королю, — как быстро из месяца в месяц растет император: он достиг уже среднего роста взрослого человека, и притом такого сильного телосложения, что наверное достигнет роста покойного своего деда. И в этом сильном теле уже очень рано сказались сильные страсти».

Прусский посланник подметил то, что давно подмечали другие: Петр был влюблен в цесаревну Елизавету.

«Страсть царя к принцессе Елизавете, — спешил известить свой двор Маньян, — не удалось заглушить, как думали раньше; напротив, она дошла до того, что причиняет теперь действительно министерству очень сильное беспокойство. Царь до того всецело отдался своей склонности и желаниям своим, что не мало кажется затруднений, каким путем предупредить последствия подобной страсти, и хотя этому молодому государю всего двенадцать лет, тем не менее Остерман заметил, что большой риск оставлять его наедине с принцессой Елизаветой и в этом отношении безусловно необходимо иметь постоянный надзор за ними».

Цесаревна, барон Остерман и великая княжна Цаталья составляли теперь триумвират, не всегда исполняющий внушения Меншикова.

Меншиков же, почувствовав выздоровление, и не думал об опасностях. Он отправился в свой любимый загородный дворец в Ораниенбаум, где была кончена постройка домовой церкви.

Александр Данилович почувствовал свою силу и… допустил ошибку. Вместо того, чтобы представиться императору и лично пригласить его на церемонию освящения храма, светлейший князь послал приглашение с нарочным.

Узнав о том, Иван Долгорукий сказал государю:

— Не я ли вам говорил о дерзости властолюбца.

Петр II не принял приглашения, сославшись на нездоровье. Всего же более разгневало его то, что Меншиков не счел нужным пригласить на освящение храма цесаревну Елизавету Петровну.

В день именин великой княжны Натальи Алексеевны светлейший князь мог увидеть, что отношение к нему императора вновь резко переменилось. Петр II не ответил на его приветствие и повернулся к нему спиной, когда Меншиков попытался заговорить с ним.

Царь поддерживал свою власть. Одному из своих любимцев сказал:

— Смотрите, разве я не начинаю его вразумлять.

«Меншиков ему выговаривал, что он мало заботился о своей невесте и женитьбе, — сообщал в депеше Маньян. — Царь отвечал: «Разве не довольно, что я в душе люблю ее, ласки излишни, а что касается до женитьбы, то Меншиков знает, что я не имею никакого желания жениться ранее 25 лет».

Не забыли недруги князя шепнуть государю и о том, что во время освящения храма Меншиков занял место, уготованное для Петра II.

— Самодержавствовать желает, — заметили при этом.

Император смолчал, но видно было, слова задели его.

Поведение Петра II лишь на время смутило Меншикова. Он счел его действия нечаянными, навеянными минутою.

Возвратившись в Петербург, князь виделся с Остерманом и грозно отчитал его за потворство незрелым поступкам государя. Обвинил его в том, что он препятствует императору в частом посещении церкви, что нация этим недовольна, что Остерман старается воспитывать императора в лютеранском вероисповедании или оставить его без всякой религии, так как сам он ни во что не верит.

Остерман не раболепствовал пред ним. Впервые нагрубил ему и, между прочим, сказал, что князь ошибается, полагая, что он в силе сослать его в Сибирь. Он же, барон Остерман, в состоянии заставить четвертовать князя, ибо он вполне заслуживает этого.

Прибыв в Санкт-Петербург, ожидая возвращения государя и будучи уверенным, что он вернется к нему во дворец, светлейший князь отдавал соответствующие распоряжения домашним и челяди.

В сих приготовлениях и застал Меншикова генерал-лейтенант Семен Салтыков, посланный государем с повелением забрать все вещи императора из дома князя и перевезти их в летний дворец.

В тот же день возвращены были Меншикову все наряды, мебель и вещи, принадлежащие его сыну, который, как обер-камергер, по званию своему, должен был находиться неотлучно при императоре.

Тут только спали завесы с глаз Меншикова. Он явно увидел себя опальным вельможей.

С ним сделалось дурно. Он упал в обморок.

Дарья Михайловна с сыном и сестрой поспешили во дворец и на коленях принялись умолять императора, возвратившегося из церкви и принявшего причастие, о прощении князя, но Петр II не внял их просьбам.

Никаких средств к отвращению беды Меншиков не видел.

Примирение было поздно и невозможно. Враги не допустили бы их встречи.

Миних, дабы предотвратить насильственные действия князя к самосохранению, приказал, вывести из Петербурга Ингермландский полк, которого Меншиков был основателем и шефом. Полк отныне квартировался на загородных квартирах и не мог прийти на помощь любимому командиру.

Впрочем, надобно было знать Меншикова. И в мыслях у него не было воспротивиться воле государевой.

Со смирением покорился он судьбе, не ведая об ужасной развязке.

6 сентября 1727 года, возвратившись в Петербург, император издал указ, согласно которому повелевалось приставить к Меншикову пристойный караул.

На другой день заседал Верховный Тайный Совет. А вскоре оглашен был и еще один указ, по которому повелевалось признавать действительными те только постановления и указы, которые будут собственноручно государем и членами Совета подписаны, и строжайше запрещалось слушать и исполнять указы и письма, которые от князя Меншикова или от кого иного партикулярно писаны и отправлены будут.

В тот же день во дворец Меншикова прибыл вновь Салтыков и объявил об аресте князя и отлучении его от всех дел.

Меншиков сделал последнюю попытку к объяснению, продиктовал письмо императору. На молчаливый вопрос супруги, неотступно следившей за ним, сказал:

— Прошу государя для старости и болезни от всех дел уволить.

«Да не зайдет солнце во гневе Вашем, умоляю отпустить мои преступления невольные, но не безнамеренно мною учиненные. Во всю жизнь мою прямые мои намерения клонились к пользе общей и славе Государя и Отечества. Ныне я дряхл. Силы не те, потому прошу у Вашего Величества последней милости, уволить меня, за старостью и болезнями, вовсе от службы».

— Напиши, батюшка, и к великой княгине, — попросила Дарья Михайловна. — Упроси ее представительства пред троном.

— Дело говоришь, — согласился князь и задумался.

Но и это средство осталось без всякого действия. Письма были перехвачены недоброжелателями князя.

9 сентября Государь, в своих покоях, подписать соизволил указ, которым князь Меншиков лишался всех должностей, чинов и кавалерий и отправлялся на безвыездное житье в Ораниенбург. Было повелено князю взять с собой живших у него лет двадцать шведов: «дохтура и лекаря». Лицам, входившим в состав двора бывшей императорской невесты, предоставлена была полная свобода ехать за нею или оставаться.

Плач раздавался по всему меншиковскому дворцу.

Князь, уйдя в свои мысли, сидел подле стола.

Дарья Михайловна, поседевшая в одиночасье, не сводила глаз с него.

— Я чаю, матушка, беды в том особой нет, — наконец сказал Александр Данилович. — Наказал Господь за высокомерие мое и поделом. И говорю тебе о том, не печалуйся. В семье счастье более прочное и постоянное.

Дарья Михайловна молча кивала головой.

— В покое и довольстве, Бог даст, проведем остатки дней своих. И в уединении люди живут.

В те же дни Петр II объявил себя совершеннолетним и вступил в самодержавные права. Тестамент Екатерины был разорван, регентетво упразднено.