Девять месяцев из жизни - Риза Грин

– Да-а-а, – говорю я, пытаясь скрыть – неуверенность в голосе. – Конечно, забудет.

Повисает неловкая пауза, и я решаю сменить тему:

– Ну что ж, со съемками, я смотрю, тебе все удалось.

Джули улыбается и машет рукой операторше:

– Еще как! Я так волновалась. Кстати, покажут уже скоро. На следующей неделе – съемки у нас дома, потом неделю-две будут монтировать, так что Мэгги – это наш продюсер, она, кажется, уже ушла, – сказала, что все увидим где-то в конце января. Лара, ну согласись, это же так здорово!

Никогда не соглашусь, но если женщина час назад родила, надо хотя бы постараться сделать соглашающийся вид.

– Ну, я рада, что тебе понравилось. Ты счастлива, и это прекрасно.

Вот. Я все-таки могу быть милой-хорошей.

– А как прошла вечеринка перед родами? – спрашиваю я.

Джулия тут же расплывается в счастливой улыбке.

– Ой, я тебе сейчас покажу. Потрясающе! Тебе тоже надо это сделать. – Она тянется к столику у кровати и достает большой белый конверт. – Ну, давай открывай.

Я открываю и вижу штук пятнадцать фотографий разного размера – от тех, которые можно носить с собой в бумажнике, до серьезных портретов на стенку. На некоторых только Джули, на других они вместе с Джоном. И на всех – гигантское пузо, в то время как остальные части тела таинственно задрапированы во что-то прозрачное и струящееся. Придется все это просмотреть.

На первой – черно-белый портрет в профиль: Джули, полуобнаженная, в своей прозрачной тряпочке, задумчиво созерцает горизонт, ее выгнутая дугой спина и выпяченный живот напоминают фигуру на носу старинного корабля.

Затем анфас в полный рост: Джули, все еще в тряпочке, лежит на боку, обняв руками живот и взирая на него с улыбкой Девы Марии.

Потом два кадра вдвоем с Джоном: на одном тот же ракурс в профиль, но с коленопреклоненным Джоном, прильнувшим головой к ее животу, и оба мечтательно пялятся на горизонт.

А следующая – просто шедевр: Джули сидит на стуле, Джон на полу у ее ног, спиной к камере, лицом к Джулиному животу. Джонов палец выписывает что-то по ее гигантскому пузу (честное слово, я это не придумала) – наверное, «папа любит тебя». Джули благообразно взирает на него сверху вниз, нежно обняв рукой за плечо.

Я старательно делаю спокойное лицо, чтобы скрыть тот факт, что мне все это кажется омерзительным и неприличным. Закончив просмотр, я поворачиваюсь к Джули.

– Они такие... – я судорожно подыскиваю подходящее слово, – уникальные!

Джули расцветает:

– Конечно, уникальные! И снято великолепно. Женщина, которая снимала, – она еще и режиссер программы, так что она очень понятно объясняла, чего она от нас хочет. В общем, это было потрясающе. Я дам тебе ее телефон, когда домой приеду.

Да, да, да. Именно этого мне и не хватало – запечатлеть самый омерзительным период своей жизни. Большое спасибо. Я уже много лет как ввела полный запрет на съемку себя на всех праздниках-вечеринках, а если я все-таки попадаю в кадр, то эти снимки реквизируются и рвутся на кусочки, как, например, было на первом курсе, когда я решила, что мне очень пойдет перманент.

Наша беседа прерывается стуком в дверь, и в палате появляется медсестра с маленькой Лили Мишель в застекленной больничной коляске. Она паркует коляску около Джулиной кровати, и я заглядываю внутрь. Более подходящее имя трудно было придумать. Она выглядит один в один как Джулин дедуля Макс: вся сморщенная, кривоморденькая и лысая, без зубов, разумеется. Мне тут же приходит в голову, что этим, возможно, и объясняется еврейская традиция называть детей в честь покойных родственников: младенцы выглядят точно так же, как старики незадолго до смерти. Может быть, тысячи лет назад они считали, что покойная родня реинкарнируется в младенцах, и во избежание путаницы давали им такие же имена? Не смейтесь, вполне вероятно.

Вслед за медсестрой в палату вваливается вся Джулина свита (в лице Джона, его родителей и родителей Джули), а за ними толпа папарацци (в основном Джулины сестры, Джоновы сестры и Джоновы бабушки-дедушки), фотокамеры щелкают ежесекундно, три видеокамеры жужжат в готовности запечатлеть каждую секунду жизни Лили Мишель с настоящего момента и до конца жизни. Чувствуя, что Великий Момент близок, операторша вылезает из угла и включает огромную слепящую лампу, а все присутствующие группируются у кровати вокруг меня и Джули. Я понимаю, что не заслуживаю такого почетного места, поскольку я единственная здесь – не член семьи. Это как на свадьбах у друзей: лучше не привлекать к себе лишнего внимания и не усаживаться в первый ряд с молодыми. Я встаю и, нагибаясь, чтобы не столкнуться с бесчисленными камерами, проползаю в дальний угол комнаты, где смогу наблюдать Великий Момент с подобающего для неблизкого родственника расстояния.

Все замерли, взоры обращены на медсестру, которая достает младенца из коляски и под щелканье вспышек торжественно вручает Джули. Младенец пялится на нее несколько секунд, а потом, вполне, кажется, удовлетворившись окружающей обстановкой, припадает к Джулиной груди.

Очень душещипательно. Джон рыдает, Джули рыдает, их родители рыдают, их сестры рыдают, даже операторша, похоже, тоже готова пустить слезу. Джон наклоняется над кроватью и целует в макушку сначала Джули, потом Лили, так что теперь и у меня комок в горле. А еще у меня ощущение, что Великий Момент неожиданно превратился в Жутко Великий Личный Момент, к которому я точно не имею никакого отношения, и мне ничего не остается делать, кроме как пробраться к двери и незаметно выскользнуть из палаты.

По коридору носятся взад-вперед медсестры и посетители, пищат разнообразные электронные устройства. Этот шум и суета мгновенно приводят меня в чувство. О боже, думаю я. Даже не верится, что этот шмальц довел меня до слез.

Может, я еще не совсем безнадежна?

14

Ладно, а теперь, если вы не возражаете, я бы немного поплакалась на тему того, как я ненавижу людей. Всех. Ради бога, может мне кто-нибудь объяснить, почему каждый случайный прохожий считает своим долгом лезть ко мне с разговорами только потому, что я беременна? Почему? Мне вот никогда не придет в голову пристать к незнакомому человеку, который стоит себе в очереди в овощной лавке, или паркует машину, или ждет столик в ресторане, и завести с ним душевный разговор ни с хрена ни с полхрена.

Я ничего не имею против, если мне скажут привет или предложат помочь донести тяжелую сумку, но как раз этого они почему-то не делают. Куда бы я ни пошла, я слышу одни и те же комментарии, не отличающиеся ни умом, ни оригинальностью: «Ой, смотрите, беременная!» Или: «О-о-о, у кого-то скоро будет ребеночек!» И что, скажите на милость, мне на это отвечать? «Я в восторге от вашей наблюдательности»? Или: «О, спасибо вам большое, а я уж думала, я что-то не то съела».