Девять месяцев из жизни - Риза Грин

Боже мой, что они мне понарассказывали! Вы бы не поверили. Вчера, например, я сидела в учительской, думала о чем-то своем, и тут вошла целая толпа преподавателей иностранных языков. Наверно, мое присутствие вдохновило их на ностальгические воспоминания о своих беременностях, и они завалили меня скучнейшими и тупейшими историями про икоту и кислотный рефлекс, а потом разговор перешел на обсуждение, кто сколько прибавил в весе. Сначала она говорили только о себе:

Я была жирной, как корова. С первым я прибавила сорок килограммов, и больше их уже не сбросила.

Ой, это ерунда. Я так раздулась, что полгода не влезала ни в одни туфли. Все время ходила в спортивных тапочках, потому что больше ничего было не надеть.

Да что вы говорите! У меня задница так выросла, что было непонятно, спереди у меня ребенок или сзади.

Но потом они переключились на меня. Зачинщица – кажется, это была француженка – внимательно осмотрела меня и сказала: Лара, а у вас, я смотрю, задница еще не выросла? После чего попросила меня повернуться, чтобы можно было получше рассмотреть. Повернуться, чтобы они оценили размеры моей задницы! Разумеется, я отказалась, сказав что-то типа «я пока не заметила изменений». Но нет, она на этом не успокоилась; ей надо было найти хоть что-нибудь, к чему можно придраться, так что она мерзко разулыбалась и сказала: Ой, у вас и лицо пополнело. По лицу можно сразу сказать, что вы беременны. Я не поверила своим ушам – она сказала, что у меня лицо толстое? Вам это не кажется слегка грубым? В общем, к моим волнениям о толстых руках прибавились волнения о двойном подбородке и хомячьих щеках. Честное слово, у некоторых людей просто нет никакого представления о рамках дозволенного. Им бы стоило поучиться у детей, как быть амбивалентным и незаинтересованным.

Кстати, об амбивалентных детках. Тик теперь блондинка. Платиновая. Если бы не скрипящие солдатские ботинки и чудовищная сумка, я бы ее не узнала, когда она вошла ко мне в кабинет. Хотя выглядит это шикарно. Она теперь напоминает панковскую Мерилин Монро, и это смотрится куда лучше, чем гнусный черный цвет ее предыдущего готического стиля.

– Мне нравится, – говорю я ей. – Тебе так очень идет.

Она улыбается:

– Спасибо. Надеюсь, сочинение вам понравится не меньше, чем волосы.

Она протягивает мне через стол два листка печатного текста.

Молодец, что принесла, пора. Крайний срок подачи предварительных заявлений – пятнадцатое ноября, то есть через три дня, и я несколько недель вытряхивала из нее хотя бы набросок сочинения. Я совершенно не была уверена, что она успеет вовремя собрать все, что надо, но, похоже, ей это удалось. Конечно, если сочинение не окажется совершенно неприемлемым и нам не придется следующие три дня переписывать его с чистого листа. Ощущения подсказывают, что могут быть два варианта – либо она сильно удивит меня, либо полностью разочарует. По крайней мере тема хорошая. Никакой фигни типа «Великий Гетсби» или «О, как я восхищаюсь своей бабушкой». Задание было «Расскажите нам о человеке, месте или событии, которое имеет для вас особое значение, и объясните почему». Как только я его увидела, я поняла, про что ей надо писать, а когда рассказала свою идею, она пришла в дикий восторг. Я надеюсь, что она эту идею не испортила. Я даже не могу подсчитать, сколько раз я находила для них потрясающие темы для сочинений только для того, чтобы они их окончательно испоганили.

Кладу листочки на стол и достаю красную ручку. Тик покусывает нижнюю губу.

– Я не знаю, как вышло... – говорит она.

– Тсс, – говорю я. – Дай мне прочитать.

Сочинение для Нью-Йоркского университета. Виктория Гарднер

Я никогда не забуду тот день, когда мы переехали в наш новый дом. Мне тогда было четырнадцать, хотя мои родители начали строить и отделывать этот дом с тех пор, как мне исполнилось двенадцать. Мама день и ночь носилась как одержимая, решая, какого цвета должны быть занавески и какой камень использовать для кухонных столов. В старом доме моя комната была похожа на капсулу машины времени из 1986-го. Там оставалась вся моя детская мебель, а стены были оклеены обоями со зверюшками. Я не могла дождаться, когда я въеду в свою новую комнату, я мечтала о том, как буду ее отделывать и раскладывать там все вещи, которые люблю, пока она не станет безошибочно, на все сто процентов моей.

Когда мы в тот день въехали во двор дома, я уже дрожала от нетерпения. Я ворвалась в дом, побежала вверх по лестнице к комнате, которая будет теперь моим убежищем, моим оазисом, моей крепостью. Я распахнула двери и, к своему удивлению, увидела, что комната уже отделана и обставлена. На полу лежал толстый розовый ковер, стены расписаны бордюром из тюльпанов пастельных тонов. Кровать под балдахином на четырех белых столбиках была застелена розовым лоскутным одеялом в оборочках, сверху висел кружевной полог. В углу комнаты стояло старинное плетеное кресло-качалка, покрытое той же тканью, что и одеяло, а на двух стенах висели рисунки в рамках, изображающие девушек с букетами цветов.

Помню, что я подумала: наверное, произошла ошибка. Если это моя комната, где же тогда темно-бордовые стены, где мои раритетные постеры ранних панк-групп типа «Ramones» и «SexPistols»? Где моя огромная подушка, чтобы сидеть на полу, и ярко-зеленое пластиковое кресло, и деревенский коврик начала прошлого века, о котором я так долго мечтала? Может, это комната для гостей, а моя где-то в другом месте? Может, дизайнер перепутал клиентов и привез сюда вещи для другого дома? Я даже не могу сказать, что мне это не понравилось – и комната, и мебель были очень милые, – просто это была не моя комната. Но когда я сбежала вниз, чтобы найти маму, я выяснила, что никакой ошибки нет. Комната наверху предназначалась для меня. И в этот момент я поняла, что мама ничего обо мне не знает.