Девять месяцев из жизни - Риза Грин

И вот что самое поразительное – эта техника проходит на ура. На мужчин одно только слово «беременная» действует как репеллент. А женщины так умиляются нежности и заботливости Эндрю, что делают все, о чем бы он ни попросил.

Лично мне все это кажется омерзительным и абсолютно несправедливым. Я, беременная, вынашивающая в собственном животе ребенка, раздутая, с больной спиной и распухшими ногами, никогда не позволю себе так торговать лицом, потому что считаю это неприличным. А тем временем мой муж, безбожно эксплуатирующий мою беременность, получает все симпатии зрителей и звание «Мужчина года». Глупо удивляться, что миром правят мужчины. Зоя встает и потягивается.

– Ну что, закончила наконец? – произносит скрипучий голос.

Я прерываю свою ходьбу по комнате, останавливаюсь у дивана и скидываю туфли.

– Да, – говорю я. – Спасибо, что выслушала, мне сразу стало легче.

Зоя поднимает на меня глаза.

– Как скажешь, – отвечает она, поднимается и идет на кухню. Я слышу, как звякает собачья дверца, и она протискивается наружу.

Эндрю поет:

– Просто опять ду-ду-ду-ду. Мы ду-ду-ду ду-ду. Все, что в глаза бросаетца-а-а, ты у меня не красави-ца-а-а. Ду-ду ду-ду-ду...

– Эндрю, «это меня не касается», а никакая не красавица!

Но он не обращает на меня внимания и продолжает препарировать песню:

– Ду-ду-ду нас опя-я-я-ять...

Он барабанит по рулю и мотает головой вверх-вниз, и я не выдерживаю и смеюсь. Сейчас он вряд ли сможет сделать что-нибудь такое, что могло бы вывести меня из себя, потому что сегодня – пять месяцев, и мы едем к доктору, который нам скажет, есть у живущего внутри меня персонажа пенис или нет.

Мои мучения прерывает реклама, и Эндрю наконец прекращает свой бубнеж.

– Давай, когда узнаем, устроим себе праздник. Пригласим человек пятьдесят, ничего готовить не будем, разложим всякие деликатесы на больших блюдах, сладости, фрукты. Как ты думаешь?

– Прекрасно, – говорю я. – Я согласна.

Он абсолютно уверен, что будет мальчик. Мой живот высокий, а это, если верить нескольким тысячам случайных прохожих, говорит о том, что у меня мальчик. Я в эти бабкины сказки не слишком верю, так что, прежде чем я начну красить детскую в голубой цвет и париться с мужскими именами на «П» и на «Дж», я должна собственными глазами увидеть на экране пенис.

Скорее бы закончилась эпопея с именами. Меня уже тошнит от расспросов. После разговора со Стейси я усвоила урок и перестала всем рассказывать про свои проблемы с выбором имени. Теперь я просто говорю, что еще не успела купить книжки с именами, а как только куплю, сразу начну выбирать. Кстати, о книжках, Стейси все-таки решила повиниться за свое гнусное поведение и в качестве компенсации прислала мне книжку под названием «Мама, меня в школе дразнят! или О чем должны подумать родители, прежде чем дать имя своему ребенку». Я не знаю, где она ее откопала, но это шедевр. Возьмем, например, Эндрю. Эндрю: Неплохой вариант, но только пока он не пошел в школу. В один прекрасный день учитель обязательно назовет его перед всем классом Энди, и с этого момента для всех друзей и знакомых он будет Энди-Пэнси, пока не пойдет в колледж: и не сменит окружение. Гениально, правда?

Я решила взять ее с собой, чтобы сразу начать отбор.

Мы записываемся в регистратуре и усаживаемся в холле ждать своей очереди, с одним журнальчиком на двоих («Домашний журнал для дам», март прошлого года). После десяти минут изучения статьи «Как прекратить всем угождать» сестра выкрикивает мое имя («Лара: Ага, значит, ваша мама хотела родить мальчика и назвать его Ларри?»), и мы с Эндрю идем в лабораторию, где мне надо пописать в чашечку и пройти ежемесячное взвешивание. В предыдущий раз я набрала всего два килограмма семьсот граммов, и доктор Лоуенстайн заверил меня, что все идет как надо. Он сказал, что после первых двенадцати недель надо стремиться к тому, чтобы набирать не более двухсот пятидесяти граммов в неделю. Но сколько я вешу сейчас, я не знаю. Дома я перестала взвешиваться, потому что это вгоняет меня в тоску.

Первым делом я иду пописать (все-таки минус несколько унций), а потом, прежде чем залезть на весы, снимаю с себя туфли, носки, свитер, ремень, кольца и сережки. Медсестра доктора Лоуенстайна, Элли (Элли[31]: Разве это имя? Последний раз, когда я видела это слово в словаре, оно означало мрачное место, где подозрительные личности лелеют свои преступные планы), крутит рычажки на весах и наконец уравновешивает их.

– Ну вот, – говорит она, сверяясь с моей картой, – получается три килограмма двести восемьдесят граммов.

Я улыбаюсь:

– Значит, за последний месяц я набрала только пятьсот семьдесят граммов? Вы уверены?

Супер. То есть я, конечно, старалась, но была уверена, что прибавила больше, килограмм как минимум. Думаю, с зарядками-пробежками можно немного расслабиться.

Элли мотает головой и вздыхает:

– Нет, лапочка, вы набрали больше. Так что теперь у нас получается, – она снова сверяется с картой, – шесть килограммов и четыреста шестьдесят граммов.

Я чуть не падаю с весов. Этого не может быть. Я так хорошо себя вела.

– Это, наверное, ошибка, – хнычу я. – Вы ничего не напутали?

Но она уже идет к следующей пациентке и, не поворачивая головы, кричит мне в ответ:

– Нет, ничего не напутала! Подождите доктора Лоуенстайна в третьем кабинете.

Послушно иду в третий кабинет, там уже сидит Эндрю с журналом «Пипл» четырехмесячной давности.

– Ну и как? – беззаботно спрашивает он. Я мрачно мотаю головой:

– Не хочу об этом говорить.

Три килограмма двести восемьдесят граммов. У них, наверное, весы сломаны. Теперь никаких бутербродиков и фруктов на ланч. А перед осмотром буду есть только белковую пищу.

Я взгромождаюсь на смотровое кресло, задираю на животе рубашку и жду доктора Лоуенстайна. Через десять минут он впархивает в кабинет с моей картой в руках.

– Всем привет, как у нас дела? – говорит он и, подойдя к креслу, целует меня в щечку. Первый раз встречаюсь с доктором, который приветствует пациентов поцелуем в щечку, но делает он это каждый раз. Наверное, это особый лос-анджелесский шик.

– У нас все прекрасно, – говорю я. – Но мы умираем от нетерпения: покупать нам куклы или машинки.

– Ну что ж, сейчас мы все узнаем. – Он смотрит в мою карту, потом поднимает брови и смотрит на меня: – Три килограмма двести восемьдесят граммов?