След лисицы - Марианна Красовская

из головы глупости, пошла на кухню завтракать. Кухарка еще спала, но отломить себе хлеба, намазать вареньем и налить чашку молока Лисяна могла и сама.

Сколько она так просидела, глядя в окно и бездумно кроша хлеб пальцами, словно в забытье? Не знала. Очнулась, когда уже было светло. Ее трепала за плечо кухарка.

— Боярыня, ты в порядке?

— А? Да.

— Лисяна Матвеевна, радость-то какая! Матвей Всеславович поднялся!

Она вскочила, опрокидывая пустую кружку.

— Неужто? Вот счастье-то! Где он?

— В кабинете, конечно!

Как девчонка, вприпрыжку побежала к мужу, убедиться собственными глазами, что он пошел на поправку. Нашла его сидящим за столом и проверяющим торговые бумаги. Муж, как обычно, посмотрел на нее строгим взглядом, нахмурился и поцокал языком:

— Бледна и неумыта. Ты спала хоть, радость моя? Круги под глазами, вид больной.

— Не могла заснуть, как обычно. Душно, — призналась Лисяна.

— Сейчас поправлюсь окончательно, и поедем к сыну в деревню. Там отоспишься. Иди полежи, я тут пока погляжу, чего ты наторговала.

Работать Вольский всегда предпочитал в одиночестве.

— Не тяжело тебе?

— Будет тяжело, прилягу. Иди-иди, да не вздумай ослушаться. Узнаю, что в лавку бегала — накажу.

Усмехнулась печально, поднимаясь к себе в горницу. И ведь накажет. Прикажет из дома не выходить, или с сыном не дозволит увидеться, или девок ее не пустит. Матвей Всеславович умел быть убедительным и без рукоприкладства.

Не сдержав данного себе обещания, боярыня достала из сундука заветную бутылочку. Налила настойку в кубок. Выпила, поморщившись. Показалось, или вкус другой какой-то? Показалось с усталости.

Легла в постель и уснула мгновенно.

А проснулась от прикосновения пальцев к щеке.

Рядом с ней на постели был мужчина, и она потянулась к нему всем телом. Этого мужчину она хотела тут видеть, она его ждала.

Он касался ее кончиками пальцев – Листян ощущала шершавость его кожи. Так нежно, так трепетно! Скользнул по приоткрытым призывно губам, заглянул в глаза. Черные от страсти – она их помнила, знала.

— Наран, – шепнула чуть слышно, успокаивая отчаянно колотящееся в горле сердце. – Да.

Больше она все равно ничего не смогла бы придумать.

— Люблю тебя, как солнце, – выдохнул мужчина, прижимаясь губами к ее шее. – Как небо, – целовал нежно ключицу. – Как ветер, как дождь в середине лета.

Прильнул к ее груди, как младенец. Она застонала мучительно, вскинулась, зажимая себе рот. Стыд-то какой! Как же она вот так распутно, что себе позволяет? А он – как так делает?

Не то, чтобы у нее был богатый любовный опыт: несколько далеких месяцев только, уверившие ее в том, что ничего хорошего в постельных забавах нет. То, что происходило сейчас, было самым настоящим волшебством. Да! Наран – колдун, вот и все объяснение. Околдовал, заворожил, лишил ее разума – ну и пусть!

Протянула тонкие руки, обхватывая его голову, тихо позвала:

— Иди ко мне.

Он поймал запястья, запрокидывая их на подушки, склонился низко-низко над ее лицом, так, что носы почти соприкоснулись, так, что она поймала губами его дыхание, и тихо ответил:

— Нет. Будет, как я хочу, или не будет никак.

Опустила ресницы, соглашаясь, расслабилась, обмякла на постели. Он осторожно и легко, будто мимоходом, коснулся губами ее губ – как мало! – и снова стек поцелуями ниже, уже на ребра и на живот. Опутывал ее прикосновениями, ласками, поглаживаниями, словно стремился познать на вкус каждый кусочек ее тела. Губы, язык, пальцы – его было много, слишком много. Он был везде. Листян с огромным трудом удерживалась от всхлипов. Хотелось ускользнуть, убежать от этой нежности и неторопливости. Лучше бы он был стремителен и груб, она так хотела, чтобы он ей овладел! Стреножил, как непокорную кобылу, оседлал и пустился галопом вскачь. Но уж чему-чему, а терпению ее жизнь научила, и она покорно разводила колени под его руками.

Ах! Легкие укусы на внутренней стороне бедра, влажное движение языка, горячее дыхание на такой чувствительной коже. Нет никаких сил удерживать больше тело, выгибающееся навстречу ему, раскрывающееся для него, как цветок.

Что он делает, безумец, разве так можно?

Безжалостные пальцы раздвигают ее, словно створки раковины, поглаживают, сводя с ума. Листян зажимает рот ладонями, впивается зубами в запястье, но стон все равно срывается с ее губ.

— Отпусти, не надо, – умоляет она.

Но кто ее слушает?

Колени сжаты сильными руками, бесстыдно раскинуты. А он… он приникает поцелуем к самой сердцевине ее страсти. Если бы Наран ее не удерживал, она бы взвилась с постели как птица, ускользнула бы, сбежала, но он не отпускает, продолжая мучить, пить ее вожделение, лаская так дерзко и жарко! Никаких больше сил у Листян не осталось, она мечется на смятых простынях, вся в испарине, кричит жалобно… и просыпается.

Ох!

Сердце колотится, колени трясутся, а между ног пылает огнем. Села рывком на влажной постели, прижимая руки к горящим щекам. Всего лишь сон!

Сны постыдные и раньше к ней приходили: особенно под утро или когда она, вместо того, чтобы бежать на склады или на рынок, после завтрака позволяла себе лениво подремать на лавке, зная, что никто ее в этом не