Отпадение Малороссии от Польши. Том 1 - Пантелеймон Кулиш

Крепость на урочище Кодаке была окончена, и возымела действие свое в 1535 году. В это время «пофортунило» одному из запорожских пиратов, черкасскому казаку Сулиме. Был он в плену у турок, и каким-то способом освободился от галерной каторги, овладел самой галерой, подобно кобзарскому Самуилу Кишке, и положил триста турок. Это случилось не на русском Черном, а на греческом Белом море Архипелаге. Сулима направился с своей добычей в Рим, и представил свой приз святому отцу, Павлу V.

Неизвестно, каким путем вернулся он в Черное море, только слава его гремела среди добычного рыцарства. Охотники до казацкого хлеба, не дававшие сложиться и окрепнуть польско-русской республике, рвались на Запорожье к счастливому атаману. Но Кодак останавливал многих, если не всех, и двадцать отважных молодцов сидело уже у Мариона в кандалах. Сулима, предводительствуя шестью тысячами пиратов, овладел крепостью, вырезал гарнизон до ноги, а самого Мариона казнил смертью. Один из панов королевской рады пишет в своем дневнике, что Сулима расстрелял Мариона. Но автор «Львовской Летописи», характеризуя казаков своим вымыслом, или их собственным хвастовством, говорит, что несчастному французу сперва отсекли руки и положили за пазуху, потом привязали его к столбу, насыпали в штаны пороху и взорвали на воздух.

Вернувшись в Украину, Сулима хотел повторить попытку Жмайла и Тараса. Но в это время калужский и переяславский староста Лукаш Жовковский, родной брат великого полководца, жил в Переяславе по должности королевского коммиссара. Он пользовался репутацией «доброго пана» даже у православных священников [47], и умел расположить в пользу правительства реестровых казаков. По его совету, реестровики овладели кошем бунтовщиков, схватили Сулиму с пятью главными заговорщиками, забрали его артиллерию, пожгли морские челны, а схваченных зачинщиков бунта привезли на сейм в Варшаву.

Король отнесся снисходительно к преступлению Сулимы, и готов был помиловать его. Он помнил казацкие подвиги, нуждался в боевом народе и на будущее время. Коронный гетман и паны королевской рады, с своей стороны, искали смягчающих вину обстоятельств, и хлопотали на сейме о помиловании преступников. Но турецкий и татарский послы представляли тут же, что в этом году казаки пять раз выходили в море для разбоя. Они настояли на казни Сулимы и его товарищей атаманов. Сулиме отсекли голову, потом рассекли его тело на-четверо и развесили на четырех концах Варшавы, к омерзению зрителей (замечает в своем дневнике Альбрехт Радивил, ревностный католик). Перед казнью Сулима принял католическую веру и просил положить ему в гроб золотую медаль, с изображением папы Павла V, пожалованную ему святым отцом за его рыцарский подвиг.

Когда пришла очередь казнить пятерых товарищей Сулимы, и они стояли уже на эшафоте, коронный канцлер, Фома Замойский, выпросил у короля помилование одному из них Павлу Михновичу Буту, иначе Павлюку. По рассчету ли, или по наследственной терпимости, действовал сын знаменитого Яна Замойского, но он сделал такую же ошибку, пощадивши Павлюка, как и Острожский, помиловав Косинского. Вернувшись на родину Бут [48], или Павлюк, поступил по пословице о волке, который никогда не перестает смотреть в лес. Он сделался ватажком выписчиков и возмутителем реестровиков.

Между тем казнь, от которой спасло его ходатайство коронного канцлера, послужила украинским летописцам темою для сочинения публичной инквизиции над мнимыми героями национальной свободы. Сами ли Павлюки сочиняли варшавские ужасы, или им служили своею грамотностью озлобленные попы и монахи, только в Малороссии, вместе с казацкими бунтами совершалась революция мнений, имевшая гибельное влияние на судьбу её обитателей, к какому бы вероисповеданию они ни принадлежали.

Наша малорусская нация, в целом своем составе, очутилась тогда в Польском государстве между двух противоположных течений. Верхнее увлекало ее к западу, нижнее — к востоку, и в обоих течениях участвовали люди, усвоившие иезуитскую манеру морочить общество. Но мороченье современников, с одной стороны, посредством выдумок в пользу папства, а с другой — посредством басен, ложных слухов и представления казацких разбоев войною за веру, служит потомству объяснением событий, в силу которых совершилось .

В то время, когда умы панов, мещан, самих казаков, чернорабочих сельских жителей, белого и черного духовенства находились под влиянием одного или другого мороченья, — разбойный элемент польско-русской республики продолжал развиваться на счет хозяйственного и промышленного общества.

За Московской войною 1633 — 1634 года последовала новая Шведская война. В этой войне казаки, недавно еще направляемые шведами против Польши, подвизались мужественно против Швеции. Литовский канцлер Альбрехт Радивил, в своем дневнике, рассказывает о чудесах их отваги и искусства. Отряд, состоявший из 1.500 человек, под предводительством атамана Вовка, нанятый товарищем канцлера, Павлом Сопигою, сел на заготовленные для него под Юрбургом чайки. Сам канцлер угощал казацкую старшину водкой и медом, а мещане снабдили весь отряд пищею и напитками. Появившись на Балтийском море под Пинявою, казаки озадачили шведов невиданной здесь со времен Капута и Ингиальда флотилией, овладели кораблем, нагруженным съестными припасами, аммуницией, и ужасали шведских моряков больше всего тем, что, разбросанные бурею по морю, появлялись перед ними, с возвратом тишины, в прежнем числе и порядке.

Те же самые казаки, или их товарищи, разорили, как уже сказано, королевскую крепость на Днепре, а турецкого султана и крымского хана, обеспеченных мирным договором с Польшею, вооружили своим пиратством против поляков до такой степени, что королевскому послу в Стамбуле не дозволяли видеться ни с какими другими послами, требовали, чтобы поляки приняли магометанскую веру, чтобы платили ежегодную дань Порте и истребили казаков. В противном случае, турки грозили опустошить Польшу огнем и мечем.

Такое оскорбительное для польско-русской республики требование заявляли в Стамбуле уже несколько раз, и всегда из-за новой swawoli ukrainnej, которая еще в конце XVI века озабочивала государственные сеймы. Свод польских законов (Volumina Legum) долго не называл этой сваволи казаками; и в самом деле, не одни казаки, но вся шляхта, мещане, даже католическое и православное духовенство, имели в своем составе разбойный элемент, не дававший ни частным хозяйствам, ни хозяйству государственному пользоваться теми богатыми средствами для преуспеяния, какие представляли польские и русские провинции королевства. В казацком своевольстве и в казацких набегах разрушительный элемент разбоя нашел только самое безобразное и вопиющее выражение свое. Но это произошло не от чего иного, (повторяю в сотый раз), как от своевольства шляхетского и от наездов одного пана на владения другого.

Если бы по крайней мере государственное казначейство польское было в порядке! Тогда бы и король и республика имели средства подавлять казацкие бунты вовремя, останавливать охотников до казацкого хлеба в стремлении к легким заработкам, которое убивало в поляко-руссах всякую привычку к постоянному и настойчивому труду. Но, ассигнуя весьма скудные средства в распоряжение короля и коронного гетмана из опасений к одному и другому, законодатели республики давали обыкновенно казацким разбоям дойти до невыносимости, и только тогда, когда «страшный домашний огонь» охватывал целые области, принимались гасить его собранными второпях средствами.

Павлюк, желая стать на место предводителя реестровиков, Василия Томиленка, начал с того, что представил им казацкую старшину панскими потаковниками и заедателями казацкого жалованья, которым-де она делится с панами.

За участие в Московском походе казакам дозволили вписать в шеститысячный реестр еще одну тысячу казаков, освобождаемых таким образом от старостинской и панской юрисдикции. Но жалованья, определенного Запорожскому войску, всё-таки из «королевского скарба» не присылали. Когда реестровые казаки привезли Сулиму в Варшаву, они просили короля заплатить их войску давно уже неполучаемый жолд. Король и в этом важном случае очутился в необходимости отсрочить исполнение казацкой просьбы, отговариваясь — чем же? тем, что и квартяное или коронное войско не получило еще заслуженного жолду, «по недостатку денег в скарбе».

Казаки просили позволения расположить свою армату в шляхетских имениях, во внимание к оскудению их средств. Но королевская власть на шляхетские имения не простиралась, а законодательное собрание не могло отдать пограничную шляхту на съедение казакам, которые уничтожали всякую доходность имения, лишь только в нем поселялись. Это значило бы собственными руками рушить стену, сдерживавшую напор Азии на Европу.