Отпадение Малороссии от Польши. Том 1 - Пантелеймон Кулиш

Оставляя таким образом в стороне все вопросы малорусской общественности, чуждые казакам по существу дела, представляя Куруковскую коммиссию в превратном виде, говоря небывальщину о казацких правах и сосредоточивая внимание массы на обидах от старшины и местных властей во вкусе простонародного многословия, павлюковский универсал переходит к прямому вооружению войсковой черни против старшины.

«Все это сталось потому, что наши старшие в панских имениях на влости брали частые и нестерпимые стации, и обращали в свою корысть. Вот за что наших товарищей повыгоняли из шляхетских имений и имущества их пограбили. Ибо паны-урядники, хотя бы провинился и не товарищ наш, тотчас клеветали пану коронному гетману на все войско, а пан коронный гетман доносил его королевской милости, и от того войско наше подвергалось безвинно немилости и неудовольствию короля, нашего пана; от того и заслуженный жолд не доходил до нашего войска. Поэтому было бы гораздо лучше, когда бы казаки составляли одну компанию, одно войско, и у них был бы один старший, а не два. Жили бы мы там заодно, при войсковом скарбе, как брат с братом, в страхе Божием и в добродетели и в вере, один другого почитая, как делали наши предки, не давая своим врагам радоваться и топча их под ноги.

Напрасно вы называете нас изменниками и грозите панами жолнерами; напрасно требуете, чтобы мы вернулись назад с арматою. Мертвый не встанет из гроба: так и мы не думаем о возвращении арматы. Нет, лучше вы смягчите сердце ваше и прибывайте к нам охотно и одностайно с остальными восковыми клейнотами. Будем жить вместе при войсковом скарбе; а если его королевской милости, нашему милостивому пану, понадобится войско, то может он и здесь нас найти и повелеть нам своим милостивым писаньем идти на его неприятеля. Так предки наши хаживали из Запорожья на коронную службу. Но если бы наша земля жила в покое и нам бы не было повелено ходить ни на море, ни на поле, тогда бы мы все одностайно жили здесь на обычных местах, сторожа неприятеля и не допуская вторгнуться в нашу землю. А то вырвется из города какой-нибудь ватажок на море, а на все войско падает худая слава и королевская немилость, и от того пылает разгоревшийся огонь. Вы пишете, будто бы этот огонь разрастается от нас. Нет, мы в том не виноваты. Соединимтесь-ка в одну компанию, погасим этот огонь и пошлем общих послов к его королевской милости с объявлением, почему армата не имеет места на влости. Кто опасается наказания за свой проступок, пусть успокоится: войско присягнуло на том, чтобы жить по-братски и прошлого никогда не вспоминать. Но, если бы, сохрани Боже, вы вздумали быть нашими врагами и в одной компании с панами-жолнерами поднялись на наше имущество, на наших жен и детей, то вашим женам, имуществам и детям достанется от нас скорее. Только мы далеки от этой мысли. Мила нам ваша родная земля, так же, как и вам, только не хочет она к нам прихилиться и жить с нами в согласии».

Универсал оканчивается угрозой тем, которые правили общественным мнением реестровиков.

«Слышали мы, что ваша милость, пан-гетман, хотели идти на Запорожье, да только некто из ваших советников не пустил вас, именно пан Онушкевич, этот высокоумный писарь. Был уже такой премудрый писарь, Вовк, что сбивал войско с толку, да и сам изменил нам. Пускай же бережется, чтоб и ему не было того, что Вовку».

Глава IX.

Казако-панская усобица 1637 года. — Реестровики и выписчики. — Левая сторона Днепра встает на землевладельцев. — Коронное войско идет на казаков. — Битва под Кумейками. — Казаки выдают зачинщиков бунта.

Предводители реестрового казачества видели, что Павлюк идет по следам Жмайла и Тараса Федоровича. Они умоляли коронного гетмана спасти их от участи Саввича Чёрного. Оправдывая свою оплошность относительно войсковой арматы, они уверяли Конецпольского в непоколебимой решимости своей сохранить постановление Куруковской коммиссии и Переяславских пактов, а о Павлюке доносили, что он своими универсалами бунтует против земледельцев (rolnikow) и панов служилую чернь, освобождая каждого, кто назовет себя казаком, от каких-либо обязательств. Вместе с тем они хлопотали, чтоб украинным властям было строго запрещено допускать подвоз съестных припасов на Низ, а помещикам и их наместникам было наказано удерживать своих подданных от побегов за Пороги.

Но реестровики, в свою очередь, разделились на две партии: одни были готовы идти к Павлюку; другие видели в его бунте беду для всего Запорожского войска.

Томиленко долго колебался между революционерами и консерваторами, наконец поддался страху казацкого террора, от которого не спасли Саввича Чёрного приверженцы Конецпольского. Тогда консерваторы собрали раду на реке Русаве, низложили Томиленка, как человека ненадежного, и вверили старшинство переяславскому полковнику Савве Кононовичу, родом великорусу. Сместили вместе с ним и заподозренных войском старшин.

Получив об этом известие, Конецпольский сделал казакам выговор за самоуправство, однакож оставил новый персонал их управления без перемены. Павлюк между тем воспользовался переворотом весьма искусно.

Возвышение Саввы Кононовича и других знатных казаков на степень войсковой старшины произошло не без интриг и соперничества в казацком товариществе. Это было Павлюку на руку. Переяславцы давно уже вооружили против себя общественное мнение суровых низовцев. Слава их за Порогами стала «недоброю» еще в то время, когда Лукаш Жовковский проживал в Переяславе. Он задавал значным казакам банкеты, следуя примеру Фомы Замойского, который, будучи киевским воеводою, угощал казаков, по выражению его биографа, humanissime. Расположив к себе влиятельных между казаками людей, Жовковский приобрел в них орудия для подавления бунта, который долженствовал охватить казачество вслед за разорением Кодака. Переяславцы нашли способ овладеть кошем Сулимы, и отдали в руки пану коммиссару схваченных ими бунтовщиков. Одни из них, как мы знаем, были представлены самими казаками на сейм, а другие отправлены Жовковским сыпать валы в пограничном тогда замке Гадяче, принадлежавшем коронному гетману. Эту кару низовцы приняли к сердцу ближе, нежели самую казнь Сулимы. В казацкой переписке говорится, что разорителей Кодака употребляли на земляную работу с обрезанными ушами. Зная, что и при Петре Великом, при пасынке Киево-печерской крепости, казаки доводили его инженеров до того, что им обсекали шпагами уши, мы понимаем, как это делалось 70 лет назад. Во всяком случае, для казацкой расправы с переяславцами представился теперь удобный случай. Составилась компания людей, готовых на все, и, с быстротой татарского налета, появилась, под предводительством самого Павлюка, в Украине. Ставши кошем в Боровице, городке, основанном Вишневецким, Павлюк отправил летучий отряд, подобный тому, который овладел в Черкассах войсковой арматою. Запорожцы схватили Савву Кононовича вместе с писарем Онушкевичем и новопоставленными старшинами, забрали все их имущество, заключавшееся, как водилось у казаков, в одной движимости, и доставили в Боровицу. Здесь казацкие изменники были осуждены на смерть и казнены пред глазами местных жителей.

Но запорожцы, рыскавшие по переяславским хуторам, для грабежа и ареста старшин, были обмануты в своей гонитве реестровым товарищем, Ильяшем Караимовичем. Этот армянин, или, как пишут иные, крещеный жид, умудрился схватить двух Павлюковых атаманов, Ганжу и Смолягу, иначе Смольчугу, потом, забравши свою движимость и окруживши себя дружиною приятелей казаков, пробрался к коронному гетману в Бар, и принес ему вести о новом перевороте в казацкой Украине. Подобно тому, как в 1630 году, по смерти Саввича Чёрного, запорожский революционер Тарас восторжествовал над партиею консерваторов, — Павлюк господствовал теперь над всеми казаками, и провозгласил себя гетманом обеих сторон Днепра. С ним заодно действовал и низвергнутый переяславцами Томиленко. Но в Украине Павлюк не остался. Он сделал своим наместником нового Чигиринского полковника, Карпа Павловича Скидана, иначе Гудзана, поручив ему подготовить украинскую чернь к общему бунту, а сам отправился за Пороги для окончательного устройства своего войска.

Павлюковский бунт мог быть подавлен посредством самих казаков, как и Сулиминский; но в это время Польша находилась в таком положении, что правительство нашлось вынужденным смотреть на казацкие злодейства сквозь пальцы, как войсковую усобицу, и готово было признать за Павлюком старшинство, как признало за Кононовичем.

Турки не простили полякам поддержки крымского хана. Кроме того, их раздражало появление на Черном море новых чаек из Запорожья. Они готовились к войне, и, как было слышно, наводили уже два моста на Дунае. Хан между тем играл двусмысленную роль, то подговаривая поляков к общей войне с турками, то входя с турецким диваном в условия на счет переселения буджацкой Орды, и угрожая Польше вторжением. 1637-й год был неурожайный. Дороговизна возросла до небывалой степени. Денег в королевском скарбе не было вовсе. Не на что было снарядить и одного нового полка; а старые квартяные хоругви, не получая жалованья, жили в долг и закладывали ростовщикам даже свое вооружение. Вместо повиновения ротмистрам, жолнеры бунтовали, подобно казакам, и, в виде реквизиции, грабили королевские, шляхетские и духовные имущества.