Первое правило королевы - Татьяна Устинова

Инна не знала, сколько времени прошло – то ли пять минут, то ли пять секунд, а может, и пять часов, – когда она толкнула обе створки и спрыгнула внутрь.

Там было немного темнее. Глаза уже привыкли к темноте, и она знала, что свет зажигать нельзя – из соображений конспирации.

Господи, во что она ввязалась?!. И зачем?! И что именно она собирается искать в темноте чужой, незнакомой квартиры?!

Паника, острая, как копье, ударила и проткнула ее насквозь.

Нет, сказала она себе. Я ничего не боюсь.

Нужно найти что-то – бумаги, записки, черт знает что, – что подтверждало бы: Захар Юшин имеет некое отношение к губернатору. Как могли выглядеть эти бумаги – записки или черт знает что, – Инна представления не имела.

Квартира была крошечной, выстуженной и убогой. Стены до половины выкрашены темной краской. В лунном свете не разобрать, но Инна голову могла дать на отсечение, что она зеленая. На крошечной кухне допотопный тяжеленный стол, покрытый изрезанной клеенкой. На клеенке столпотворение кастрюль и тарелок. Алюминиевый чайник. Холодильник такой старый, что, наверное, много лет уже не работал и использовался как шкаф – дверца нараспашку, внутри опять какие-то кастрюли.

Кое-что показалось Инне странным.

В кухне не было никаких следов еды, кроме выброшенной в отвратительное ведро пачки из-под датских крекеров и банки растворимого кофе, стоящей на столе. Ни бутылок, ни обрезков, ни крошек, ни картофельных очисток. Ничего.

Значит, в этой самой кухне с шатким коричневым табуретом и алюминиевым чайником, с закопченной стеной и гадким ведром под раковиной человек пил растворимый кофе и заедал его датскими крекерами.

Очень правдоподобно.

Недавно она смотрела такое кино. Там ухоженный, чистый, стриженный у модельера по прическам, одетый в свитер от модельера по свитерам красавец долбил ломом лед – дворником работал, – и все проезжающие мимо дамы от восторга почти что выпрыгивали из своих лимузинов, и бросались ему под ноги, и почти что умоляли его взять их в дворничихи, разделить, так сказать, судьбу отверженного.

Может, этот Захар Юшин и есть герой данного фильма? Как это называется? Прототип, вот как!..

Из всего этого следовало сделать кое-какие выводы, и Инна их сделала. Поэтому в крохотной комнатке она не стала осматривать все подряд – довоенных времен кушетку, пузатый желтый гардероб, диван с валиками и вытертой засаленной спинкой, – а, стараясь медленно дышать, огляделась и нашла единственный жилой угол.

Белый кухонный стол задвинут далеко, так, чтобы его не было видно в окно, и именно его первым делом необходимо обследовать.

Инна подошла.

На столе, кроме лампы с треснувшим абажуром, лежали еще стопка бумаги и несколько аккуратных папок с завязками, а также стоял стакан с ручками.

Значит, наш дворник еще и пишет, а потом складывает написанное в папки. Ну, точно как в кино!..

Инна мельком глянула в окно – никого и ничего, все тихо и темно. Из-за угла по снегу растекался свет сильных фар от ее собственной машины, сильный и какой-то очень цивилизованный.

Господи, сделай так, чтобы Осип оказался ни при чем и Ястребов оказался ни при чем, чтобы во всем виноват был неизвестный Захар Юшин, спятивший в этом самом сумасшедшем доме и решивший истребить губернаторскую семью!..

Инна взялась за папки и чуть не упала в обморок, когда на верхней прочитала фамилию – Мухин. Она ждала этого, знала, что так и будет, но дыхание перехватило, в ушах зазвенело, и инстинкт самосохранения завизжал и завертелся еще пуще, а паника несколько раз провернулась, как нож в ране.

Все. Надо уходить.

Надо забрать папки и уйти тем же путем, что пришла.

В свете, падавшем из окна, она еще разглядела на столе прямоугольное, довольно большое пятно правильной формы, поискала вокруг, что бы такое могло оставить на столе такой след, и не нашла. Выдвинула ящик – там катались три пробки, огарок свечи, какой-то белый бумажный цветок и кусок ячеистого нейлона, похожий на паутину. Инна посмотрела кусок на свет и сунула его в карман.

Надо уходить. Давно.

Неудобно держа папки под мышкой, она побежала в кухню и замерла, услыхав, как поворачивается ключ во входной двери.

Рот моментально наполнился горькой слюной. Стало жарко и так страшно, что подкосились ноги.

Он пришел. Он пришел и сейчас наконец-то убьет ее – именно сейчас, когда она почти все поняла, даже кусок нейлона попался ей, такой характерный штрих! Ее убьют, и никто никогда не узнает тайну смерти губернаторской семьи.

Тяжкие грехи. Преступление и наказание. Бог троицу любит.

Она метнулась к окну, и дернула его, и не смогла открыть, потому что, спрыгнув в кухню, зачем-то заперла его на щеколду – идиотка! – и стала нащупывать щеколду и дергать ее, и папки поехали у нее из-под локтя, и с грохотом посыпались на пол, и она присела и поползла, потому что одна отлетела далеко, и в прихожей вспыхнул свет, словно кулаком ударив ее по глазам.

– Где ты? – спросил негромкий презрительный голос. – Где ты, ну!..

Она поняла, что папку ей не достать, кинулась обратно, взлетела на подоконник, перевалилась на другую сторону.

Тень мелькнула перед глазами – он услышал ее и вбежал в кухню.

Над самым ухом что-то ударило, негромко и легко, и воздух будто дернулся.

Он стреляет, поняла Инна. Стреляет в меня.

Некогда было думать и некогда бояться.

Опершись рукой, она перелетела низкий балкон, упала, поднялась, опять упала. Рядом с ее головой снег вдруг пришел в движение, как будто сам по себе взвился маленьким фонтанчиком, запорошил ей лицо.

Он стреляет. Он видит меня и стреляет. А я так и не вижу его!..

Она поднялась на четвереньки, поползла, вскочила и забежала за угол, где стояла ее машина.

Шаг. Еще один. Еще.

Секунда. Потом другая. Пока жизнь не оборвалась.

Она рванула переднюю дверь и почти упала внутрь.

Осип, заложив руки за голову, подпевал Алле Пугачевой, которая все повторяла, что «это любовь».

Завидев Инну, он обомлел, и в свете приборной доски она увидела, как он вытаращил глаза.

– Быстрее! – завизжала она. Вернее, это не она визжала, а ее инстинкт самосохранения, но Осип ничего не знал про инстинкт и перепугался не на шутку. – Поехали! Быстрее!!

Осип зашарил рукой, нащупывая ручник. Глаза у него так и таращились, а рот никак не закрывался.

– У него пистолет! Да быстрее ты!!

Осип нащупал ручник, дернул вниз, что есть силы нажал на газ, машина прыгнула почти в кусты, ее занесло, повернуло, как потом оказалось, в правильном направлении, и на вираже Инна завалилась на Осипа. Швырнула на пол папки, вытянула ремень и застегнула.

Потом посмотрела назад – на улице за ними никого не было, только снег летел, подкрашенный снизу красным злобным светом тормозных огней.

– Что случилось? – хрипло пробормотал Осип Савельич. – Что такое случилось, а?

Инна молчала, закинув голову на подголовник.

– Инна Васильевна, – начал Осип дрожащим, но тем не менее оскорбленным голосом. – Ты со мной в молчанку не играй! Ты давай говори мне, что случилось! С тобой с ума сойдешь, честное слово!

– Осип Савельич, ты не видел, в подъезд никто не заходил?

– Да кто?! Не заходил никто!

– Точно?

– Да точно, точно, и не спал я, можешь не намекать! Тебя не было десять минут, я если б и собирался спать, так еще не заснул бы!

Десять минут. Чепуха какая. Ей казалось, что прошли сутки, а может, и не одни. А говорят, что время постоянно и однозначно и может сжиматься и растягиваться только в соответствии с никому до конца не понятной теории Эйнштейна!

Там, возле подъезда купеческого дома на улице Ленина, тоже не было никого – Осип клялся, что никого не видел, ни людей, ни машин.

Или в нее стрелял… невидимка?!

Нет, не может быть. В том эпохальном кино про дворника не было невидимок.

Инна закрыла глаза и быстро проглотила слюну. Этого только не хватало! Сейчас ее вырвет, вот позор и унижение, каких она еще не знала!

– Инна Васильевна!

– Осип, останови, – пробормотала она чужим, вязким голосом.

Он не стал ничего переспрашивать, тормознул, повернул и остановился.

Инна скользкими и холодными, как жабьи лапы, пальцами отстегнула ремень, навалилась плечом на дверь и почти выпала из машины на улицу.

Морозный воздух обжег лицо, и как будто стало чуть-чуть легче.

Хлопнула водительская дверь.

Инна наклонилась и уперлась ладонями в колени. Прямо перед ее носом был снег, неровный, взрытый ветром.

Она видела, как пуля выбивала маленький фонтанчик из снега возле самой ее головы.

Желудок поехал вверх и оказался снаружи. Инна схватилась за какой-то ствол и стала часто и быстро дышать, как собака на жаре. Потом зашла чуть-чуть подальше, наклонилась, зачерпнула снег и сунула в него лицо.

Впереди светлело – от снега, по которому разливался свет автомобильных фар. В ботинках было полно снега, в легких – мороза, который помогал ей дышать.