Способность любить - Аллан Фромм

Классицизм проявлялся в стремлении достичь стабиль­ности, порядка, предсказуемости. Проверенные временем формулы, убеждения и классификации были приняты как основа для достижения в жизни желаемой гармонии. Ро­мантизм превозносил противоположность этой упорядочен­ности. Романтики протестовали против ограничений фор­мы и классификации, они стремились не к типичному, а к индивидуальному, не к обычному, а к необычному и кра­сочному. Они отказывались от дисциплины разума ради выражения чувств и эмоций. И наконец дух романтизма отвергал жесткий мир реальности и позволял воображению погрузиться в экстравагантный и нереальный мир фанта­зии. Романтики не только оседлали крылатого коня — они бросили поводья ему на шею и пустили свободно лететь. Они парили в высотах экстаза, погружались в глубины от­чаяния. Никакие преувеличенные чувства не казались им слишком сильными. Опыт стал романтической реальнос­тью жизни, а разум — лишь бледным напоминанием о ней.

Появляется Мефистофель

Гигантом романтической эпохи был Гете, в его личности воплощена вся противоречивость того времени. Подобно гиганту, он возвышался в обоих мирах: в мире разума, поро­дившего век науки, и в мире страсти и поэзии. Гете внес вклад в науку своей блестящей классификацией ботаничес­ких форм и значительными открытиями в области оптики. В то же время он написал полный страсти роман «Страдания юного Вертера», который, говорили, поднял настоящую волну самоубийств молодых влюбленных по всей Европе.

Бессмертное творение Гете «Фауст» подвело итог пери­оду романтизма. Фауста мы впервые встречаем стариком.

Он посвятил свою жизнь науке. Все его годы были отданы классическому порядку, сдержанности, контролю, предска­зуемости, использованию разума и способности понимать. Он знает все, что можно узнать. И тем не менее чувствует, что упустил нечто существенное, от него уклонилось сердце. Он не овладел ни вселенной, ни самим собой. Он говорит:

Однако я при этом всем

Был и остался дураком.

Но знанья это дать не может,

И этот вывод мне сердце гложет[44].

Сомнения и остро воспринимаемое сознание своей неосуществленности — поле деятельности дьявола, и, конеч­но, появляется Мефистофель. Он искушает Фауста, призы­вает его отказаться от разума, и тогда перед ним откроется подлинная жизнь. Фауст уходит, чтобы обдумать сделку, которую ему предстоит заключить, а Мефистофель тем вре­менем надевает его плащ и дает новому студенту «советы», как правильно устроить жизнь.

Все в мире изучив до звезд,

Все за борт выбросьте позднее.

Зачем трудить мозги напрасно?

Валяйте лучше напрямик.

Кто улучит удобный миг,

Тот и устроится прекрасно.

И затем добавляет строки, которые, вероятно, наиболее кратко и в то же время полно формулируют смысл роман­тизма в литературе:

Теория, мой друг, суха,

Но зеленеет жизни древо.

Как мы знаем, Фауст, пожертвовав своей бессмертной душой, ухватился за возможность вернуться в мир чувств и страстей, в мир, который не дал ему разум.

Романтизм подобен любви

Все, что было сказано для определения термина «ро­мантик», в равной степени может быть принято за опреде­ление любви.

Люди думают о любви как о проявлении свободного выбора, как о выражении своей индивидуальности. Никто за нас не выбирает нашу любовь. Мы можем попросить друга устроить нам свидание, но когда дело доходит до влюбленности, решающую роль играют наши желания и чувства. Нам приходится даже бороться со своим разумом и рассудительностью. Разве возможна рациональная лю­бовь? Ум не имеет к любви никакого отношения. Как го­ворится, у сердца свой ум. Любовь для нас означает не­обыкновенное чувство, слишком сильное, чтобы мы мог­ли с ним справиться. Влюбленные забывают есть и спать, переходят улицу, не обращая внимания на светофор и скрип тормозов, не думая об опасности, заходят в метро с рас­крытым зонтом.

Любовь — это нечто такое, что мы не можем контроли­ровать, удержать в себе. Это наше высшее желание, вели­чайшее из переживаний. И когда это случается с нами, любовь всегда уникальна и неповторима. Любящие в разга­ре чувств уверены, что подобной любви никто в мире ни­когда не испытывал.

Кто может описать ее?

Все характеристики, которые мы обычно приписываем любви, на самом деле относятся только к одному виду люб­ви — романтической. Мы не найдем описания этой любви ни в книгах по психологии, ни в литературе по общественным наукам. Причина очевидна. Все романтическое по самой сво­ей природе не поддается определению. Самое большее, что можно сказать, это то, что романтическая любовь плохо готовит к браку; впрочем, подойдя к концу главы, мы мо­жем с этим утверждением и не согласиться.

Однако интерес к романтике так велик, что оправдывает усилия понять ее полнее. И если ученые отказываются изу­чать такую любовь, обратимся к художникам. И тут найдем все, что мы хотели узнать о романтической любви, и даже гораздо больше. Наиболее красноречивы в этом отноше­нии оказываются поэты. Они проанализировали все осо­бенности такой любви вплоть до последнего вздоха.

Первое, что говорят нам поэты, это то, что бесполез­но стараться понять любовь, нет смысла использовать здесь разум, чтобы осознать жизнь и любовь. Жизнь и любовь просто происходят. Так говорит нам мастер по изготовлению шатров Омар[45] в своем прославленном «Рубайате»:

Некий круг заключил наш приход и уход,

В конца и начала никто не найдет.

И никто еще верно сказать не сумел нам:

Мы откуда пришли? Что за гробом нас ждет?[46]

Он не знает, почему он здесь, кто поместил его сюда и куда пойдет отсюда. Он ничего не знает. События просто происходят.

Таким образом, романтический влюбленный не только невежествен, он нелюбопытен. Он не знает и не хочет знать. Он принимает свое невежество не в отчаянии или покор­ности, но со своеобразной радостью. Поскольку он не зна­ет и не хочет знать, он свободен от своего мыслящего ума, свободен в выражении своих чувств, которые могут унести его куда угодно.

Он волен следовать за своими желаниями. В романти­ческой любви мы ощущаем острейшее осознание своих желаний, и эти желания приобретают ценность, какой не бывает в классицистической литературе. Это не материаль­ные желания: романтическому возлюбленному не нужно ничего из того, что мир считает достойным желания. Снова приведем строки Омара, его наиболее цитируемое четверо­стишие:

О если б, захватив с собой стихов диван,

Да в кувшине вина и сунув хлеб в карман,

Мне провести с тобой денек среди развалин —

Мне позавидовать бы мог любой султан[47].

Самое скромное существование, самые малые удобства — если их вообще можно так назвать — рай, если делишь их с любимой. Никаких мыслей о комарах или о муравьях в хле­бе. Никаких мыслей о холоде в дикой местности или о выж­женной солнцем пустыне. Ничего из этого даже не мелькнет в мыслях влюбленного. В его сознании есть место только для одного — для его желания. Знаменитое четверостишие остается самым ярким выражением романтического жела­ния, а не утверждением реальности.

Реальность угнетает

Он мечтает о своем рае, об удовлетворении своего жела­ния. В романтической любви всем позволено мечтать. Ро­мантическая любовь имеет отношение только к нашим меч­там и желаниям, к миру нашей фантазии. В романтической любви мы сторонимся реальности, потому что реальность угнетает и сдерживает. Омар говорит:

Если б мне всемогущество было дано —

Я бы небо такое низвергнул давно

И воздвиг бы другое, разумное небо,

Чтобы только достойных любило оно![48]

Реальность — недостойная суть вещей, реальность нена­вистна, и он уничтожил бы ее, если бы мог. Он удаляется в мир, который сам сотворил, в мир своего желания. В конце «Оды соловью» Ките спрашивает: «Мечтал я? Или грезил наяву?» И гадает: «Проснулся? Или это снова сон?»[49].

Для романтического влюбленного это очень уместный вопрос. Большую часть времени он не может сказать, видит ли он сон или грезит наяву. Как мы знаем, некоторые из романтиков принимали опий. Существуют некоторые сви­детельства того, что, с точки зрения социальной и медицин­ской, такой обычай был тогда более приемлем, чем сегодня. Для романтиков любое переживание было частью реальнос­ти, даже если оно было вызвано наркотиками, алкоголем, сном или просто повседневным существованием. Человек, принимающий опий, обнаруживал, что с его помощью мо­жет улетать в такую реальность быстрей и легче. Говорят, Колридж написал «Кубла-хан, или Видение во сне», очнув­шись от опиумного сна, и в стихотворении отразилось это необычное состояние[50]. Он начинает так: