Чаша терпения - Александр Удалов

Голос ее пресекся. Из-под прикрытых густых ресниц побежали по лицу слезы.

— Не надо об этом, Надюша. Слышишь, не надо, — попросил Август.

— Хорошо, — сказала она шепотом. — Только… не будь таким мрачным. Хочешь быть веселым? Скажи, хочешь?..

— Хочу.

— Тогда отвернись на секундочку.

Он покорно исполнил ее просьбу.

Она легко спорхнула с кровати, что-то делала у него за спиной, щебетала по-птичьи:

— Нет, нет, не оглядывайся. Потерпи еще секундочку. Только одну секундочку. Ты ведь у меня послушный, правда?! Послушный, красивый, умный. А самое главное — мой муж. Неужели ты мой муж? Вот уж не верю! До сих пор не верю. Никак.

— Почему?

— Не знаю. Иногда на миг вдруг представлю себе такое: будто уехал ты… обратно в Петербург. И я снова одна. А иногда, ты знаешь, кажется… Впрочем, ну-ка оглянись теперь. Посмотри на меня.

В длинном платье из черного бархата, из-под которого чуть виднелись замшевые туфли, прошитые по верху тонкой золотой строчкой, в сверкающих солнцем камзольчике и тюбетейке, с длинными косами, перекинутыми на грудь, Надя стояла перед Августом словно сама сказка, словно живая добрая Ширин.

— Ну, что ж ты молчишь? А?.. Или я тебе не нравлюсь? — спросила она, по-детски обиженно надувая губы.

— Надюша… Ты так хороша! Так сказочно прекрасна в этом своем прелестном наряде! — сказал он восторженно.

Ей было приятно это услышать.

Чтоб скрыть румянец, она наклонила голову и прошлась по комнате, делая вид, что разглядывает свои туфли.

— А знаешь, — сказала она, останавливаясь и вскидывая голову, — румянец еще горел на ее щеках, — нам надо с тобой поехать в город. У меня там масса дел. И потом… нам надо, просто очень надо побыть в городе. Недавно, когда мы были в селе Воздвиженском, мне попалась в руки газета…

— Какая?

— Не помню. Кажется, «Туркестанские ведомости». А что? Почему тебя интересует, какая газета?

— Может быть, «Русский Туркестан»? — снова спросил он, не ответив на ее вопрос.

— Может быть. Да-да, «Русский Туркестан? Так вот там была статья о Комиссаржевской. Она обещает быть в Ташкенте. И нам непременно надо ее посмотреть.

— В прошлом году… во время революционных волнений в Петербурге она читала крамольные стихи в своем театре, — жестко сказал Август.

— Ты слышал сам?

— Нет, но об этом говорил весь город.

— Тогда почему же она на свободе, а не на каторге?

— Великодушие монарха. А потом… все-таки знаменитость.

Август помолчал, потом вдруг неожиданно усмехнулся.

— Теперь мне понятно, почему именно газета «Русский Туркестан» гуляет здесь по русским деревням.

— Почему?

— Потому, что там печатаются подобные статьи. Вся хроника революционных событий. И я не напрасно спросил тебя, какая газета попала тебе в руки. Я даже знаю, кто ее развозит по деревням.

— Кто?

— Твой кучер.

— Кузьма Захарыч?

— Да.

Бледнея, Надя долго, молча смотрела на Августа, потом, присела на кровать, бессильно положила руки на колени.

В это время за стеной, на дороге, раздался стук колес, затем во дворе на террасе послышались шаги.

— Дверь-то на замке, — сказал чей-то женский голос.

— Так не та дверь. Вот эта. А там амбулатория, — ответил полушепотом другой, мужской голос, в котором и Надя, и Август сразу узнали Кузьму Захарыча.

Дверь отворилась, и Кузьма Захарыч, чуть пригнувшись, шагнул через порог. Следом за ним вошла женщина.

— Кого я вижу! Надежда Сергеевна! Голубушка! Вы здоровы?! — воскликнул Кузьма Захарыч, обрадованный и тем, что видит ее на ногах, здоровой, и тем, что видит ее в таком необычном, блистательном, царственном наряде. — Или, может, вы собрались куда-нибудь? Не к губернатору ли?

— А к губернатору можно явиться в этом наряде? — пересиливая смущение, сказала Надежда Сергеевна. Она была ошеломлена внезапным появлением этих людей и смущена, что они застали ее врасплох в такой необычной и пышной одежде.

— К губернатору? — переспросил Кузьма Захарыч. — Можно. Вот я и спрашиваю: может, вы к нему собрались? Может, он здесь?

— Как? Почему здесь? Он? Генерал-губернатор… Здесь? — ничего не понимая, спрашивала Надежда Сергеевна.

— Вы позволяете себе болтать лишнее, дорогой Кузьма… — вдруг сказал. Август.

— Что лишнее, Август Маркович?

— Генерал-губернатор — начальник края. И вы, как старый солдат… не должны говорить о нем в таком фамильярном тоне. Должны уважать.

— Кого уважать? Его уважать? Этого палача?

— Что-о?!

Август белый, со стиснутыми кулаками шагнул к Кузьме Захарычу.

— Успокойтесь, Август Маркович. Я ведь знаю, что говорю. Зверюга. Палач — этот самый генерал-лейтенант Деан Иванович Суботич. Он всего и года-то не управлял краем. Сегодня у нас что? Какое число? Двадцать второе сентября 1906 года?

— Кузьма Захарыч!

— Сейчас, Надежда Сергеевна. Сейчас, голубушка. Я ведь вижу, вы на ногах! Стало быть, хворь ваша позади, — сказал он мягко. — Ну и хорошо. И даже преотлично. А то вот кроме госпожи Ягелло Маргариты Алексеевны и ехать никто не хотел. Госпожа Ягелло, как и вы, сестра милосердия. Да вы, должно быть, и знакомы даже. А врачей нет. Не мог никого уговорить. Боятся.

— Боятся? Чего боятся?

— Ехать далеко. А в городе все кипит. Волнения. Манифестация. Вот и боятся. Только вот госпожа Ягелло… Да вы займитесь пока, Маргарита Алексеевна, — обратился Кузьма Захарыч к спутнице, все еще молча стоявшей позади него у порога.

— Да нет… ничего… Не беспокойтесь, пожалуйста. Я ведь уже здорова, — внезапно заволновавшись и опять начиная смущаться, заговорила Надежда Сергеевна. — Вы скажите, ради бога, что там, в Ташкенте, Кузьма Захарыч? Неужели продолжается 1905 год? А вы раздевайтесь, пожалуйста, коллега. Раздевайтесь. Август, помоги.

Но ни Август, ни Ягелло не слышали Надю. Все стояли и смотрели выжидающе на Кузьму Захарыча.

— А?.. Кузьма Захарыч? Неужели продолжается 1905 год? — снова спросила Надя, зачем-то прижимая к груди скрещенные руки и не замечая этого.

— Да. Продолжается. Опять бастуют рабочие конного трамвая. Вот уже третий день — с двадцатого сентября — бастуют служащие разных торгово-промышленных предприятий. Третью неделю не приступают к работе служащие почтово-телеграфного ведомства. Шестого сентября 1906 года убит прокурор Ташкентской судебной палаты действительный статский советник Шарыгин. Четыре дня тому назад убит управляющий гражданской ветеринарной частью в Туркестанском крае статский советник Курицын. А в городской думе чуть не каждый день происходят бурные заседания.

— Боже мой! За что же этого… Курицына? — спросила Надя, все крепче прижимая руки к груди.

— Курицын любил есть курочек, а базары снабжал гнилым мясом, — сказала Ягелло.

— Ладно. Мне надо лошадь отвести к Филиппу Степановичу: А то она все стоит на дороге, — сказал Кузьма Захарыч.

— Стойте. А что вы хотели сказать о начальнике края? — остановил его Август.

— А то, что и сказал, — ответил Кузьма Захарыч. — Подлюка. Зверь, — и снова повернулся к двери.

— Нет, стойте.

Август встал у порога, загородил собою дверь.

— Да я сейчас приду, Август Маркович. — Кузьма Захарыч спокойно улыбнулся, чуточку сдвинув со лба свой брезентовый картуз.

— Нет… Уж коли вы так храбро говорите, так извольте говорить до конца, — потребовал Август.

— Тогда давайте сядем, — снова с улыбкой предложил Кузьма Захарыч.

Он сел на табурет, снял картуз, ударил им по коленке. Все это он сделал спокойно, лихо, весело. Видно было, что у него отличное настроение.

— Садитесь, Маргарита Алексеевна. Да и вы тоже, Надежда Сергеевна. Я как увидел, что вы на ногах да здоровы, так у меня словно ворота в груди открылись. Дышать стало легко. А то все время думал, как вы тут.

— А мне думается, что у вас не от этого так легко на душе, — сухо сказал Август, искоса подозрительно глядя на Кузьму Захарыча.

— Да нет, Август Маркович. От этого. Я не лицемер. Ну, а если думаете… что ж… — Кузьма Захарыч мимолетно, только краешком глаз глянул на Маргариту Алексеевну. — И это верно. Вот думаем обвенчаться… Если желаете, поздравьте.

— Обвенчаться? — Надя вся вспыхнула жарким зоревым огнем, поднялась со стула. — Как это чудесно! Поздравляю вас, Кузьма Захарыч! Маргарита Алексеевна! Поздравляю. Счастье так редко… Так редко можно встретить счастливых людей… А вы, простите меня, хоть и не очень молоды… Простите, конечно… Вы будете счастливы…

— Спасибо, Надежда Сергеевна. За ваши душевные слова спасибо, — сказал Кузьма Захарыч.

И вдруг наступила пауза. Маргарита Алексеевна, никак не отозвавшись ни на сообщение Кузьмы Захарыча, ни на поздравление Нади, все еще не сняв с себя дорожный пыльник, плотно запахнув его на коленях, сидела на табурете, убрав под неге ноги, и молча, внимательно рассматривала свою соломенную шляпу с красными гвоздиками. Август курил, огненными глазами в упор смотрел на Кузьму Захарыча. Надя поглядела на всех и снова тихо опустилась на стул.