Следствия самоосознания. Тургенев, Достоевский, Толстой - Донна Орвин

чисто лягушечьей натурой, для которых никакое участие невозможно, или, наконец, у людей, вовсе выживших из ума. Так как в художнике нельзя предполагать этих трех печальных возможностей, то зритель и вправе требовать от него, чтобы он видел природу не так, как видит ее фотографический объектив, а как человек. В старину сказали бы, что он должен смотреть глазами телесными и, сверх того, глазами души, или оком духовным[380].

Рассказчик в «Записках из Мертвого дома» проходит путь от страха и отвращения к народу, когда он попадает в острог, к иной точке зрения, сложившейся ко времени его отъезда с каторги[381]; он обретает способность смотреть на тех, кто его окружает, «глазами телесными и, сверх того, глазами души». Такая трансформация является второй, личной «идеей» автора в «Записках…», но она также является ключом к первой, общественной «идее» – сочувственному изображению арестантов. Да и кроме того, когда Достоевский писал «Записки…» незадолго до отмены крепостного права, ни он, ни кто-либо другой из среды благонамеренного дворянства едва ли мог превратить отравленное сословной ненавистью крестьянство в граждан новой, объединенной России. Задача писателей состояла в освобождении себя от всех проявлений, даже глубоко скрытых, собственного рабовладельческого менталитета, что требовало от них прежде всего увидеть и принять истину о себе самих, о своей стране и ее обитателях. В традиции таких книг, как «Записки охотника» Тургенева, «Записки из Мертвого дома» доносят истину о народе до читателя, показывая, как пришел к этой истине и принял ее повествователь.

Интроспективный реализм

Форма произведения отражает его двойные задачи. Серия «заметок» или «записок» позволяет Достоевскому максимально гибко включать в текст «действительность», и в то же время это интроспективные мемуары вымышленного рассказчика, у которого есть имя и краткая история, приведенная во «Введении» вымышленным редактором. Когда Толстой, большой поклонник «Записок из Мертвого дома», приводил их в статье «Несколько слов по поводу книги “Война и мир”» (1868) в качестве примера смешанного жанра, характерного для русской литературы, он, возможно, имел в виду особую роль повествователя в созданной Достоевским вариации очерков[382]. Со своей стороны, Достоевский чрезвычайно высоко оценивал «записки» как Толстого (особенно «Севастопольские рассказы»), так и Тургенева, и вне всякого сомнения имел их в виду, когда писал «Записки из Мертвого дома». После освобождения из заключения в 1854 году он прочитал «Записки охотника» и ранние рассказы Тургенева «залпом», они произвели на него «упоительное впечатление»[383]. В 1861 году в своем манифесте «почвенничества» («Ряд статей о русской литературе») он высоко оценил военные рассказы Толстого, которые, в свою очередь, были обязаны своим рождением «Запискам охотника»[384]. Как в «Записках из Мертвого дома», так и в предшествовавших им очерках изображены и среда, ранее читателям неизвестная, и путь познания рассказчиком этой среды.

Жанр очерков, использованный тремя авторами, включает документальные элементы. Самые «реальные» из них – потому, что язык, взятый из реальности, в отличие от запомнившихся сцен или даже характеров отдельных лиц не может быть изменен в угоду авторским идеям, – это диалектные слова и выражения, к некоторым из которых даются пояснения в примечаниях к текстам. Подобные пояснения в примечаниях встречаются в «Записках из Мертвого дома», но многие слова и выражения включены в текст без комментариев. В Сибири Достоевский вел записи в тетради, фиксируя рассказы, ситуации, характеры арестантов; в своей книге он позднее использовал более 200 из 522 записей[385]. Такие включения имеют самостоятельную функцию, которая не исчерпывается неким «поэтическим» назначением[386]. Это также относится ко многим реальным персонажам и их историям, введенным Достоевским в текст в гораздо большей степени, чем в любом другом его художественном произведении. Во многих случаях писатель может изменить их, чтобы они служили его поэтическим идеям, но многое из того, что взято из реальности, не подвергается полной трансформации, становясь отчасти иллюстрацией некоего более масштабного принципа, отчасти этой функции не выполняя. Достоевский подчеркивает ценность подобных реалий в тексте, когда в него вмешивается редактор, сообщая, что преступник, которого повествователь Горянчиков считал в первой части отцеубийцей, на самом деле им не был. Этот факт остается известным только редактору, но он скрыт от Горянчикова[387].

В то же время Достоевский оперирует реальными данными так, чтобы они соответствовали его поэтическим задачам, и вмешательство редактора с информацией о невиновности отцеубийцы имеет очевидную художественную цель, которую мы кратко обсудим. Актуализация народного языка из Сибирской тетради, например, происходит параллельно с открытием повествователем гуманности арестантов. Первая глава, озаглавленная «Мертвый дом», содержит описание острога, арестантов и их поведения, но в ней почти нет разговоров между заключенными[388]. Несколько общих замечаний в этой главе, состоящих из высказываний, по большей части собранных в Сибирской тетради, приписываются коллективу, но не индивидуальностям. Разговоры, взятые из тетради, появляются только во 2-й главе, озаглавленной «Первые впечатления», где повествователь рассказывает о том, как арестанты обмениваются оскорблениями; здесь их реплики и одна из драк заимствованы из тетради[389]. Так, выстраивая маленькую сцену во 2-й главе в пространстве за пределами казарм, Достоевский использует девятнадцать записей из Сибирской тетради, в основном это разговоры. Подобные сцены «обыкновенны» в тюрьме, но их совершенно невозможно представить тем, кто их не видел.

Я нарочно привел здесь пример самых обыкновенных каторжных разговоров. Не мог я представить себе сперва, как можно ругаться из удовольствия, находить в этом забаву, милое упражнение, приятность? Впрочем, не надо забывать и тщеславия. Диалектик-ругатель был в уважении. Ему только что не аплодировали, как актеру[390].

Воспроизведенные из Сибирской тетради фрагменты разговоров – документальные факты, с помощью которых Достоевский изобретательно воссоздавал внутреннюю жизнь людей, встреченных на каторге. Из Сибирской тетради мы узнаем, что «обыкновенные разговоры» взяты Достоевским из жизни; использование подобного документального материала обеспечило конкретность и оригинальность характеров, которые также поданы Достоевским как типы. Для выражения своих чувств арестанты искажают порядок слов в предложениях и придумывают неологизмы, раскрывая свою внутреннюю жизнь без средств анализа, абстрактного и обобщающего по своей природе.

Анализ повествователя выстраивается на основе реалий, в которых неожиданно открываются первые признаки гуманности арестантов. Такие же звероподобные, как и первые описания их столкновений, арестанты все-таки ведут борьбу не зубами и когтями, а словами, а такая стратегия недоступна для животных. В 1-й главе рассказчик наблюдает внешние проявления ужасающих его покорности и конформизма в лагерной жизни, не только внешне навязанных охранниками и собаками, но и внутренних, исходящих от самих осужденных, так как почти все