Глиномесы (СИ) - "Двое из Ада"

— Я… сейчас… умру, — хрипло выдал Серый, заглушив свою речь протяжным и чувственным стоном. Током пробило все тело. Второй оргазм давался сложнее, был вымученным, жестким и болезненным. Серый дергался под Ильей, как шальной. Мышцы сокращались непроизвольно и часто, то крепче обнимая плоть внутри, то отпуская ее. И каждое новое прикосновение к чувствительным местам взрывалось в теле и мозгу болезненным импульсом, что долго остывал после. Зайцев дрожал. Дрожал и искал защиты, трепетно прижимался к Илье, тянулся к нему, будто это была какая-то жизненно важная необходимость — замкнуть между ними цепь. Чтобы каждая конечность держала чужую или касалась ее. Но Добрыня и так был с Серегой, был в нем. В момент пика он сам замедлился, замер, тихо застонал и уперся лбом в лоб Зайцева, не в силах вытерпеть этих эмоций, этого заразительного, жгучего экстаза — и кончил следом, пока сладкая судорога еще не потухла в чужом теле. Совершенно опустошенный этой разрядкой, он обмяк, сжимая Серого в объятиях, и в конце концов уткнулся ему в шею. Прошла минута — только тогда Илья нашел в себе силы, неровно дыша и неверно двигаясь, осторожно выйти.

— Ты… — только и смог выдавить он, потому что не подобрал достаточно выразительного эпитета, который точно охарактеризовал бы Зайцева. Не подобрал — потому думать не получалось ни о чем совершенно. Лучшее, что придумал Добрынин — это осыпать Серегино лицо поцелуями. Тот засмеялся и спрятался в богатырево плечо.

— Чего я? — заискивающе поинтересовался Серый, когда Илья перестал терроризировать его нежностями.

— Сладкий… — шепнул Добрыня. Но на этом не остановился. — Горячий… Сумасшедший… Наглый… Очень, очень красивый… Чудесный просто. До сих пор не верю… что ты такой у меня…

— А ты меня брать не хотел! Видишь, я лучше знаю, что тебе нужно. Я еще и умный, — важно пояснил Зайцев и прикусил кожу на плече Ильи. — Знаешь, как это было?

— Да. А я старый дурак, — улыбнулся Добрынин. — Как?..

— Как будто почесал укус, сука, который так давно чесался, а у тебя руки были заняты! И ты такой чешешь и а-а-а-а-а-а-а… — Серега действительно зачесался, закатил глаза и сделал все это столь картинно, что не поверить ему было невозможно.

— Так тебя, прости, кто-то за задницу укусил — а я почесал? — расхохотался Илья. — Буду теперь знать, что водятся в природе такие вот комары-глиномесы, которые пробираются к самому нежному местечку, кусают… А после этого ты уже сам готов запрыгнуть на…

— Да, — засмеялся Серега в ответ. — Нет, ну правда… Я видел по твоему лицу, у тебя тоже было это ощущение. Но это хорошо… Ведь я ревновал и все ломал голову, как же ты сбрасывал напряжение без меня тут.

— О, тут никакого секрета нет… — Добрынин сощурился, а потом поднялся с кровати, чтобы попутно избавиться, наконец, от использованного презерватива и обеспечить себя и Серегу влажными салфетками. У того был случай быстро обтереться, потому что Илья еще довольно долго стоял к нему спиной — а когда повернулся, взамен мусора сунул Сереге в руки небольшую глиняную шкатулку. — Я брал одну из них наугад — а иногда высыпал все — и дрочил себе, пока искры из глаз не сыпались.

— Так-так. — Серый поставил шкатулку на живот и открыл, а затем достал первую попавшуюся карточку, разворачивая ее к себе лицевой стороной. Он узнал свои злосчастные валентинки. И радостно на душе стало. Еще теплее. — Блин… Блин, а я думал, ты выбрасывал!

— Нет, ну как я мог… — Илья улыбнулся, натягивая трусы, а после вновь забрался в кровать, к Сереге, попутно накрываясь одеялом. Все лишнее, что осталось после их страсти, он как-то очень ловко и компактно свернул и припрятал до утра. — А ты… мой маленький сувенир сохранил?

— Да, лежит у меня в рюкзаке… — хихикнул Серега, прижимаясь к Добрынину тесно-тесно. — Где поставим Алехандро? Здесь нельзя, спать не даст.

— А ты, никак, уже ко мне переехал? По-моему, когда ты говорил о маленьком и нешумном животном, речь шла о твоей квартире, — тот ткнул Зайцева в бок. — В принципе, в другой комнате, которая напротив. Там места достаточно много, особенно если всю керамику убрать…

— Да… Да я просто люблю тебя. Когда любят, живут вместе, типа, — усмехнулся Серега. И притих, осознавая, что очень просто сказал самую сложную вещь в своей жизни. Добрыня очень долго смотрел на него. Как будто ослышался, не понял или узнал только что самую невероятную вещь на свете. Он вдохнул, выдохнул, проглотил ком в горле, а потом нежно притянул Серегу к себе.

— Ну тогда, конечно, я не имею права тебя не впустить… Потому что я…

— Ну типа тоже любишь? Скажи быстро, а то по почкам получишь.

— Люблю, — действительно очень быстро ответил Добрынин и ухмыльнулся. За такую сообразительность он был удостоен самого горячего поцелуя из всех, на какие вообще был способен Серега. И в предрассветный час не слышно было ничего более, кроме тихой нежности и скромного счастья.

— С тобой все в порядке? — наконец задала вопрос Зоряна после продолжительного молчания. Небольшое семейство Добрыниных и Зайцев сидели на кухне за завтраком — вернее, Илья метался между плитой и ванной, одновременно готовя и умываясь, а его дочь изливала свои подозрения на несчастного Серегу. Выглядел тот после спокойного вечера так, будто на всю нижнюю часть лица то ли заболел ветрянкой, то ли поймал страшную аллергию. Губы опухли и стали красными, а кожа вокруг рта и на щеках покрылась пятнами.

— Да, — незамедлительно ответил Зайцев, словно готовился к этому вопросу как раз со вчерашнего вечера. Он целых несколько секунд сохранял зрительный контакт, но потом не выдержал и почесал щеку. — Наверное, во сне расчесал лицо или терся… о подушку.

— Ну если на подушке были крошки… Но мы же, кажется, не ели в кровати, когда смотрели кино? — Зоряна подперла голову рукой, разулыбавшись. — Пап, а ты ел в кровати? — перекинулась она на вошедшего в кухню Добрынина. У того в бороде после умывания еще поблескивали мелкие капельки воды.

— Что? Нет! — он поднял руки. А потом обратился к Зайцеву, весь серьезный и озабоченный. — Все чистое застелил. Серега. Ты поел? Зайди в ванную.

— Зачем? Что мне там делать? Я уже умывался!

Но скоро Зайцев все же оказался в душной после водных процедур каждого, кто находился в квартире, комнате. Он стоял перед Добрыниным и не мог вести себя нормально, а не как глуповатый школьник.

— Чего ты?

Добрынин уже держал наготове какую-то косметическую бутылочку, на поверку — с лосьоном после бритья.

— Смотреть на тебя — у самого лицо чешется. Давай что-нибудь с этим сделаем… — Смазанные жидким прохладным гелем пальцы коснулись Серегиного лица. Очень заботливо и нежно богатырь замаливал свою невольную вину, всматриваясь в серые глаза. А потом спросил вполголоса: — Нам с тобой не поговорить пока толком… Как ты себя чувствуешь?

— Хорошо, — млел Серега. И неясно, что плавило его больше всего: прохлада и облегчение, которые дарили крем и любящие прикосновения, или забота, в которой Илья просто купал Зайцева. — А ты? Я знаю, конечно, что я офигенный, и ты должен быть почти просветлен, но мало ли…

— Еще лучше… — ухмыльнулся Добрынин, игриво потискав Зайцева за щеку, как маленького, и коротко чмокнул в губы. — Моложе себя чувствую лет на десять. На двадцать… Как будто сам от родителей еще прячусь, а не от собственной дочери. Жестокий ты, Серега!..

— Неправда, я мягкий. Посмотри на мои щечки! Они не выдержали даже твоей шелковистой бороды. Такой зайчик не может быть жесток… — засмеялся в кулак Зайцев, чтобы скрыть свои эмоции. Но в ответ Добрынина одарил неуловимым скользящим прикосновением ладони к локтю, и более интимным — к бедру. — Самое лучшее, что я видел в жизни — это оживший и оттаявший ты, Илья Александрович. О, ну и, конечно, как ты смешно ругаешься матом. Теперь ясно, что для этого нужно всего лишь немного раздеться, а не давить тебе на нервы целый год…

— Немного. Немного! — возмутился Добрынин. Серегины жесты подействовали на него совершенно магически, наполнив взгляд одновременно смущением, возмущением и восхищением. — Вот я тебе…