Глиномесы (СИ) - "Двое из Ада"

В самом сердце ярмарки играли музыканты, танцевали гуляки, развевались разноцветные ленты, нити и перья, вплетенные в волосы девушек. Ненадолго Добрынин и Серега присели на специально вынесенные на площадку пуфы (в будний день еще можно было найти незанятый), достали из рюкзаков по бутылке воды.

— А ты? Ходишь в такие места? — спросил Илья. — За вдохновением, может. Я хожу обычно за вдохновением…

— У меня другая специфика. Я хожу туда, где люди говорят о боли и ее преодолении. Поэтические вечера. Концерты. Ведь татуировки делают тогда, когда хотят отметить завершение старого и начало нового. Или хотели бы начать завершение. Типа… такая работа, — Серый пожал плечами, отхлебнул воды. Но все его тело было подвластно музыке: он то головой качал в такт, то ногой выстукивал ритм. — Или утром можно ходить по городу. Или в транспорте кататься несколько часов и слушать ритм города… Или на крышу залезть. Здесь бы я веселился. Танцевал бы… — Серый задумчиво почесал затылок, а после хитро глянул на Илью. — Ты танцуешь?

— Я — нет. Я неповоротливый. Медведь. А ты пластичный, я вижу… — тот улыбнулся, сощурившись — то ли из-за солнца, то ли из-за улыбки, а то ли — просто хитрил.

— Ну тогда ты сиди, а я пошел. Сиди и смотри, — наказал Серый Добрынину, сбросил с себя сумки и ринулся в толпу. Он влился сразу, как поток новой энергии, как волна, разбившаяся о крутой бок отвесной скалы. Зайцев умел двигаться, был до безобразия уверен, что он делает это хорошо. И не ошибался — ведь для того, чтобы что-то делать наилучшим образом, нужно просто в это поверить. Танцевал Серый честно, с душой и талантом, но очень отличался от всех присутствующих. За это очень скоро его заметили. В пляске к Сереге подбежали улыбающиеся девушки, поймали за руки: через минуту он уже щеголял каким-то деревянным ожерельем и яркой красно-оранжевой повязкой на лбу, украшенной перьями. Это, конечно, не смешало его с группой разодетых аниматоров — но произвело совсем другой эффект. На Серегу обращали внимание больше простых прохожих и присоединялись к общей пляске. Вскоре уже почти невозможно было в пестром круговороте людей выхватить взглядом кого-то конкретного; но Добрынин искал Серегу, находил и неотрывно держал в фокусе зрачков. А последний просто наслаждался. Танцевал, скакал, играл взглядами и движениями то с самим Добрыниным, когда мог уловить его в редких дырах в толпе, то с теми, кто находился рядом. Зайцев был заразительно живым, веселым, смелым и молодым. Рядом с ним в той или иной степени начинали поддаваться музыке все от мала до велика: вот серьезный мужчина средних лет ослабил галстук, чтобы кивать в такт, вот девушка заиграла складками на юбке, вот маленькая девочка потянула руки к Сереге и пустилась с ним в пляс, тут же подхватываемая неугомонным мальчишкой. Сейчас он был именно мальчишкой. А Добрынина подняло порывом тихого счастья. Он все же выбрал правильное место. Угадал. Серега был тут для него, и с каждым новым витком хоровода сердце замирало, и самого Илью в страстном забытьи тянуло следом. Он отбивал ритм барабанов пятками и ладонями и чувствовал желание — ринуться за Зайцевым, оказаться ближе к нему, не отдать ни в чьи объятия… Увы, теперь его сдерживала уже не собственная неуклюжесть, а только их с Серегой вещи. Но пусть Добрынин не танцевал — это делало его сердце, выпорхнувшее сейчас туда, в радостные ритмы, ближе к самому красивому из всех танцоров.

Когда Серый вернулся, он с грохотом уронил тело на скамью, а после с жадностью припал к горлышку бутылки с водой. Пил долго, поскольку лишился почти полностью запасов жидкости. Самого Зайцева украшало множество каких-то ленточек, бусин, на руке у него красовался бант, видно, повязанный кем-то из детей, а на бритой голове — венок, что крайне изменило черный образ и сделало Зайцева по-своему нежным и живописным.

— Ха! Я затанцевал даже мелких! — победоносно сообщил он слегка севшим голосом. — Дети не такие уж неугомонные, если проверить.

— Ты прямо как языческий бог, — улыбнулся Добрынин, подперев щеку кулаком. — А трофеев, я смотрю, принес…

— Конечно! Я же успешный бог. Главное, красивый, — Серега снял с головы венок, оставшись только в канве, что была под ним, и усадил его на макушку Добрынина. — Но за самый главный трофей я бился очень долго. Слишком, я считаю.

— Это венок-то? — Илья усмехнулся. — А он идет тебе… уверен, что хочешь отдать?

— Это ты-то. Тебе я могу все отдать, Добрыня, — Серый улыбнулся, а после подскочил и начал резво собираться. — Все, пошли еще куда? Все интересно!

Так и не сняв венок, Добрынин повел Зайцева вглубь парка. Они переговаривались: Серега упоенно рассказывал, что и кого именно видел на танцевальной площадке, продолжая виться вокруг чинно шагающего богатыря. А тот все шел, неумолимый и целеустремленный, в одному ему известном направлении.

Спустя несколько поворотов в тени старых каштанов слух Сереги выхватил как будто бы птичий клекот.

— Я решил, что они станут лучшими моделями для тебя, — загадочно улыбнулся Добрынин, подводя Зайцева ближе.

Они подошли к парковому орнитарию. В высоких вольерах, закрытых мелкой сеткой, ждали свободы или спокойно переживали болезнь в тепле выращенные в неволе или спасенные птицы. Внутри между клетками нашлась открытая площадка, где можно было и посидеть, просто любуясь местными пернатыми жителями.

— Здесь держат в основном хищных птиц, — пояснил Илья. — И есть несколько видов воронов, и грачи, насколько я знаю… А примерно в это время их кормят. Можно будет попросить самим, если хочешь.

— Правда? Да, хочу! — У Зайцева глаза заблестели, сердце заколотилось, и он вновь забегал из стороны в сторону, припадая к каждой новой клетке и высматривая их обитателей. А после он вновь прискакал к Добрынину, уже держа в трясущихся от восторга руках принадлежности для рисования да эскизник. — Я сейчас умру от счастья! Спасибо. Спасибо! А когда кормить будем?

— Минут через десять? — предположил Илья, оглянувшись на работника орнитария, который в этот момент вываливал сырое мясо в пластиковое ведерко. — Я уточню. А ты пока погуляй еще, найди себе любимцев.

Как раз через десять минут Добрынин вернулся вместе с тем самым работником. Серега нашелся возле клетки с двумя грачами, которые, нахохлившись, сидели бок о бок на высохшей до белизны толстой ветке. В руках у него уже были карандаши и белоснежные листы, на которых лихой смелой рукой делались первые быстрые зарисовки.

— Здравствуйте. Меня зовут Иван, — представился мужчина лет тридцати, протягивая Сереге ведро с мясом и пару рабочих перчаток. В руке у него гремели ключи. — Я пройду с вами, буду открывать клетки. А вы можете входить внутрь. Птиц кормим не с рук, можно только некоторых — я скажу. И близко не подходите. Соколы, ястребы и большие совы у нас на цепях, но все равно будьте аккуратны — они могут испугаться и напасть. Хищные все-таки.

— Хорошо, — заулыбался Зайцев, едва ли приняв всерьез хоть одно из сказанных смотрителем слов. Он смело зашагал вслед за Иваном, оглядываясь с любопытством молодого лиса. Илья замыкал процессию. В орнитарии они с Серегой оказались единственными посетителями, но несмотря на простор и возможность разойтись, Добрынин в какой-то момент стал идти до странного близко, почти подпирая грудью спину Зайцева. А возле первой же открывшейся клетки, как будто не успев вовремя остановиться, случайно-неслучайно тронул рукой поясницу.

— Вот, надевайте перчатки, — уже хозяйничал Иван с Серегой, снаряжая его и снимая с ведерка закрывшую его пленку. По жаре растекся запах сырых потрохов, а троица до сих пор дремавших внабивку на коряге сычей заинтересованно повернули головы в сторону своих посетителей. Один из них резко зашипел и расправил крылья, будто потягиваясь со сна.

— Какой классный! — чуть не пищал от восторга Серега, когда был отпущен мужчиной в вольное плаванье. Подходить близко он не стал, старался громко не орать, а руки почему-то так и держал наверху, словно позабыв про них вовсе. — Я их троих нарисую прямо так… смотри, готовый сюжет для татуировки! Разойдется тут же, я уверен. Добрынь, смотри, — Серый дергал его за рукав, пока тот готовился и надевал амуницию. — Крылья какие! А глаза! У птиц очень красивые глаза.