Воспоминания петербургского старожила. Том 1 - Владимир Петрович Бурнашев

И с ней почтенный муж:

С открытою душою

И лаской на устах,

За трапезой простою,

На бархатных лугах,

Без бального наряда,

В свой маленький приют

Друзей из Петрограда

На праздник сельский ждут.

Там муж с супругой нежной,

Для отдыха от дел,

Под кров свой безмятежный

Муз к Грациям привел.

Поэт, лентяй, счастливец

И тонкий философ,

Мечтает там Крылов,

Под тению березы,

О басенных зверях,

И рвет Парнаса розы

В Приютинских лесах.

И Гнедич там мечтает

О греческих богах,

Меж тем, как замечает

Кипренский лица их,

И, кистию чудесной,

С беспечностью прелестной,

Вандиков ученик,

В один крылатый миг

Он пишет их портреты,

Которые от Леты

Спасли бы образцов,

Когда и сам Крылов

И Гнедич сочиняли,

Как пишет Тянислов,

Иль Балдусы писали,

Забыв и вкус и ум!

Батюшков

Впрочем, стихотворения эти и тогда были не новостию, будучи напечатаны даже в тогдашних хрестоматиях[519].

VIII

Внимание Воейкова привлек к себе показавшийся на пороге статный белокурый офицер в гвардейском адъютантском сюртуке. То был капитан Лукьянович[520], адъютант знаменитого русского Баярда генерала Карла Ивановича Бистрома, автор «Истории Турецкой войны 1828–1829 годов»[521], принимавший более или менее деятельное участие своими дельными статьями в журналах и альманахах того времени. Воейков был с ним очень учтив и внимателен, расхваливая с обычным своим пафосом его книгу[522] и вообще все то, что в то время принадлежало перу г. Лукьяновича. Но среди всех этих любезностей Воейков заметил-таки в этот раз своему почтенному гостю: «В грех вам, Николай Андреевич, вы меня чарочкой обнесли, отдав Бестужеву ваши несколько строк с хохлацким юмором о холере. Это премило!» И при этом Александр Федорович достал новый нумер «Северного Меркурия» и, передав его автору статьи, просил прочесть для всех. Автор прочел следующее:

«Що се за холера така? Чи ты ей бачив?» – спросил один хохол своего земляка, недавно возвратившегося с Дона из заработков. «Чув», – отвечал тот. «Яка ж вона?» – спросил снова первый. «Кажуть: жинка в червонных чоботах, ходе по води, да все оха!»[523]

– Необыкновенно просто, верно и мило! – восклицал Воейков.

– Схвачено с натуры, – раздался чей-то голос.

– Читая эти строчки, я словно переношусь в мою милую Полтавщину, – заметил преимущественно молчаливый и сосредоточенный поэт-юноша Подолинский, который в эту пору издал уже две свои поэмы, «Борский»[524] и «Нищий»[525], независимо от бесчисленного множества мелких его стихотворений, наполнявших собою журналы и альманахи.

Так как журналец Бестужева был уже на сцене, то Воейков нашел нужным сказать Вильгельму Ивановичу Карлгофу:

– Вы также, Вильгельм Иванович, даете статьи ваши в изрядном количестве Бестужеву, а между тем смотрите-ка, как этот неблагодарный пасквилянт позволяет себе относиться о вашей новой прелестной повести «София».

– Я читал отчет Бестужева о «Невском альманахе», – сказал Карлгоф, пуская клубы дыма из своей стамбулки, – и, признаюсь, не заметил там ничего для себя обидного.

– Помилуйте, – вопил Воейков, – как же это не обидно? Читайте. «На странице 109-й сказано: Граф Линин, в 26 лет от роду, смотрел на жизнь как на давно известную и следственно скучную книгу. – Например Гомерова „Илиада“ давным-давно известная книга, но следует ли из сего, что она скучна?»[526]

– Это действительно обмолвка у меня, и я вполне ее сознаю, – объяснял Карлгоф, – почему и не считаю себя вправе претендовать на рецензента, исполнившего этим замечанием свою обязанность.

– Еще вот на какие штучки пускается этот Бестужев, – снова привязывается Воейков. – Вон он напечатал какое-то письмо к себе от себя же, то есть от Марфы Власьевны Томской, служащей ему псевдонимом. В письме этом различные напоминания издателю этого листка за его неисправный выход и убеждение поправиться как-нибудь. Вот ответ в стихах:

Все свято исполнить я вам обещаю

И ваших статей ожидаю[527].

– Куда как это тонко и остроумно!

Замечательно, что все выстрелы Воейкова против «Северного Меркурия» оставались в гостиной без ответа и никем почти не развивались. На это была та простая причина, что все личности, наполнявшие гостиную Воейкова, помещали статьи свои в «Северном Меркурии» и в «Гирлянде» и ежели не посещали М. А. Бестужева-Рюмина, по причине его уже чересчур циничного образа жизни и вообще быта, то посещали, напротив, очень часто его хорошего приятеля и настоящего издателя «Гирлянды» Николая Александровича Татищева, который в тех же местах жил, т. е. где-то около Знаменской, и жил очень комфортабельно, как человек богатый, светский, приличный, хотя постоянно страдавший физически. Он говаривал, что любит Бестужева за его доброе и незлобивое сердце; но весьма не одобряет в нем его беспорядочности и унизительной страсти к горячим напиткам. У Н. А. Татищева сходок и сборищ вроде воейковских не было; но затем каждый вечер, когда хозяин изящной и обширной квартиры бывал дома, а он почти никуда и никогда по хилости не выезжал, то в его поместительном кабинете всегда можно было встретить двух-трех из тогдашних сотрудников журналов и вкладчиков альманахов. Пред окончанием вечера общество переходило в столовую, отделанную в готическом вкусе, и тут подавался такой ужин, который по изяществу и дороговизне никак не мог идти в сравнение со скромными и всегда почти плохо сервированными ужинами Воейкова. Довольно понятно, что весьма немногие не посещавшие г. Татищева и не знакомые с ним, каковы были из числа гостей Воейкова: Борис Михайлович Федоров, г. Олин, товарищ его Валериан Яковлевич[528] Никонов и наконец некто г. Пасынков – персонаж довольно плотной корпуленции, со своеобразною, отрывистою дикцией и какою-то задыхающеюся интонацией[529], – относились далеко не любезно к «Северному Меркурию» и к «Гирлянде», а в особенности к их издателю. Г. Олин, маленький субтильненький человечек, довольно щепетильный и говорящий с некоторым увлечением, в то время издавал газетку «Колокольчик», о котором в «Северном Меркурии» было сказано:

Хотя разбит, хотя не звучен,

Но, ах! как он несносно скучен,

Когда велением судьбин

Своим однообразным звоном

Он за безжалостным Хароном

Ослов мычащих стадо мчит

И для ушей их дребезжит[530].

Г. Олин был переводчик Байронова «Корсара»[531] и сочинитель и издатель великого множества различных книжек, книг и книжонок. Деньгами для издания