Лиловый (II) - Ганнибал

— Больше надо было дразнить его, идиот лысый, — сердито сказала Тильда. — Неужели у тебя совсем соображалка не работает?

— Да ладно, побесится и отойдет, — не слишком уверенно возразил ей Сет. Леарза, пропустивший большую часть их разговора с Белом, недоуменно посмотрел на них.

— Бел очень серьезно относится к своей работе, — произнесла Волтайр, которой воркотня над сырным тортом не помешала уловить смысл их разговора, — даже слишком серьезно, может быть. Ты перегибаешь палку, Сет, не надо больше так делать, пожалуйста.

— Ладно-ладно, разве я могу устоять перед целыми двумя женщинами, — задрал тот руки.

Младшие благополучно слопали весь сырный торт, оставив Белу маленький кусочек, и отправились по своим делам; Морвейн сидел у себя в комнате, а потом вышел на кухню. Волтайр и Леарза в это время сидели там и немного виновато вскинулись: вроде бы это Сет дразнил Беленоса, но отчего-то оба чувствовали себя причастными. На плечах Морвейна лежала тяжелая кожаная куртка, из-под которой он вытащил капюшон толстовки и накинул на голову, явно собираясь выйти.

— Ты куда? — спросила его Волтайр. Он не оглянулся и ответил:

— В ксенологический.

Они ничего не сказали ему на это, дверь закрылась, и в окно было видно, как он стремительно пошел прочь по садовой дорожке, припорошенной снегом.

— Он и вправду не находит себе покоя, — осторожно произнес Леарза много времени спустя. — Мне даже немного стыдно. Если это… из-за меня?

— С чего ты взял, — немного нервно возразила Волтайр.

— Но ведь ты плакала из-за меня. Мне отчего-то все кажется, что я что-то разрушаю своим присутствием.

— Дурак, — сказала она. — Что ты можешь разрушить?…И не обращай на Бела внимания, он большую часть времени такой. Знаешь, он сильно старше меня и долгие годы очень обо мне заботился, еще когда я пешком под стол ходила, и поэтому у него… своеобразное отношение ко мне, — она будто слегка замялась. — Я думаю, сейчас он просто ревнует, как многие старшие братья.

— Ревнует? — удивился Леарза. — Но ты сама говорила, что вы с ним до недавнего времени никак не общались лет тринадцать.

Волтайр вздохнула и улыбнулась, склонив голову набок. Прядка ее волос красиво упала ей на шею при этом.

— Тогда было то же самое, — призналась она. — Белу не просто не нравился Фаррелл. Он страшно ревновал меня, когда я начала бегать на свидания, и даже исподтишка пытался расстроить наши отношения, нарочно грубо вел себя с Боуэном, однажды якобы случайно запер дверь в мою комнату, — она хихикнула. — Наконец я приперла его к стенке, он заявил, что ненавидит Фаррелла, и тогда мы договорились, что не будем общаться.

— Ну это как-то чересчур, — сказал Леарза. Волтайр пожала плечами.

— У тебя была сестра?

— Это удар ниже пояса, — помедлив, честно предупредил он. В ее круглых глазах отразилось непонимание; тогда Леарза ответил: — Была. Но ей едва исполнилось одиннадцать, когда… Бел убил ее.

— Что?..

— Она сошла с ума, — тяжело сказал он. — Поддалась зову темного бога… ты же понимаешь, что это значит, верно? И Бел убил ее, потому что она напала на остальных.

На кухне воцарилось неловкое молчание.

— Прости, — потом тихо произнесла Волтайр. — …В таком случае, ты отомстил ему. Он забрал твою сестру, а ты забираешь у него меня.

— Не знаю, можно ли сказать, что мы квиты, — криво усмехнулся Леарза; она забралась к нему на колени и обняла за голову. Они долго сидели в тишине, понемногу тепло ее тела успокоило его, и неловкость принялась рассеиваться; Леарза сам предложил пойти посмотреть на снег, Волтайр рассмеялась и поманила его на чердак.

— Пусть это не самая высокая крыша какого-нибудь города, — сказала она, — но там-то ты еще не был, вот это упущение! Оттуда видно все окрестные холмы.

Они забрались на чердак, где было не очень большое оконце, но из этого оконца и вправду можно было смотреть, как снег плотной белесой пеленой застилает холмы, окутывает голые яблони в саду, засыпает дорожки. У окна стоял старый столик с пятнами засохшей краски, Волтайр устроилась на столике, а Леарза обнял ее и смотрел через ее плечо, чувствуя странное волнение. Она сама, первой принялась целовать его, и снегопад оказался позабыт. Она была горячей и все возилась, а потом своими руками расстегнула пуговки блузки, ее алебастровая грудь сияла в зимнем сумраке чердака, Леарза смутился; Волтайр хихикнула и привлекла его к себе. В голове у него поднялся жар, мешающий думать. Женщина держалась за его плечи, смеялась и вскрикивала, ее кожа покрылась мелкими капельками влаги, зубы у нее были острые, а за окном все падал и падал снег, покрывая землю.

— Я была у тебя первая? — спросила она потом, все еще сидя на столе, и опять склонила голову набок; ее волосы растрепались и липли к голым плечам. У Леарзы все кружилось перед глазами, и тело по-прежнему горело, будто охваченное пламенем, он прислонился к окну и смотрел на нее, а она была так удивительно красива в нарождающемся лунном свете. Он не ответил ей, но она рассмеялась, потому что и так знала ответ.

— Ты как будто слеплена из снега, — прошептал он.

— Такая холодная? — лукаво уточнила Волтайр. Он помотал головой. Она склонилась к нему и, заглядывая в его глаза, призналась:

— Рядом с тобой я чувствую себя восемнадцатилетней девчонкой. Глупо, а?..

Он солгал, когда сказал ей, что отправляется в ксенологический; его дорога лежала в Ритир, это верно, но в корпусе для него ничего не было.

Эта площадка находилась в недрах главного корпуса научно-исследовательского института, и большую часть времени дверь, ведущая на нее, была закрыта, потому что никому особо не требовалось туда заходить. Бел Морвейн никогда раньше не был там, хоть и знал, как это бывает.

Тяжелые сапоги разведчика шагнули на металлическое покрытие площадки; дверь за ним бесшумно закрылась. Он остался совершенно один…

Нет, не один.

Лекс никогда не спит. Обслуживаемые десятками людей, младших и машин, его части занимают целый холл, и в этих электронных мозгах постоянно идет работа, объемы которой нормальный человек и представить себе не в состоянии. Какие-то его процессы обслуживают экономические потребности Кеттерле, какие-то отвечают за образовательные программы; Лекс присматривает за всем, что происходит в системе Кеттерле, и обрабатывает отчеты, поступающие от колоний, отдает распоряжения, изучает поступающие от разведческих команд данные.

Беленос Морвейн встал по стойке «смирно», вытянув руки вдоль тела, у самых перил площадки. Лекс не обладает интеллектом в полном смысле этого слова; но здесь, в этом месте, у него оборудован интерфейс, наиболее близкий к человеческому.

Шевельнулась маленькая камера, зафиксировав человека. Экран на другом краю пропасти, — там, внизу работали части Лекса и обслуживающий его персонал, — бесшумно вспыхнул.

— Я готов обработать твой запрос, Беленос Морвейн, — прозвучал ровный электронный голос.

Тот набрал воздуха в легкие и склонил голову.

— Я хочу быть отправленным на Анвин.

— В каком качестве? — был немедленно задан вопрос.

— В каком угодно, — почти сердито ответил он. — Если я больше не гожусь в команду инфильтрации, отправь меня на базу или в археологическую группу. Да хоть куда.

— Это выглядит необдуманным решением, — заметил Лекс.

Морвейн вздохнул снова.

— Но я думал над ним много ночей, — возразил он. — Если ты считаешь меня непригодным к моей работе, объяви мне об этом прямо. Иначе отправь меня на задание.

— Ты находишься в слишком нестабильном состоянии, чтобы отправиться на инфильтрацию, — сказал Лекс. — Но нельзя назвать тебя непригодным. Для чего ты так стремишься на Анвин?

— Чтобы почувствовать, что я не совсем бесполезное тупое создание! — взорвался Бел. — Тебе, может, это непонятно, но я просто не могу целыми неделями, месяцами сидеть на одном месте и смотреть, как!.. Ладно, к черту. Ты прав. Но я надеюсь, что смогу успокоиться и прийти в себя, если у меня будет работа.

Лекс помолчал, мигая экраном; на самом деле ответ у него был готов мгновенно, но интерфейс учитывал человеческую психологию и заставил его выдержать паузу.

— Хорошо, — наконец произнес он. — В таком случае тебе разрешено отправиться послезавтра с шаттлом на базу. Потом все будет зависеть от твоего состояния. Если оно стабилизируется, ты будешь рекомендован к инфильтрации.

На пользу ей эти отношения не пошли; день ото дня Нина становилась все рассеяннее, когда стояла за конвейером, и наконец рассердила своим поведением управляющего настолько, что он лишил ее платы на два месяца вперед и так ударил, что она, падая, споткнулась и подвернула ногу.

Должно быть, если б это случилось еще полгода назад, женщина была бы обречена на голодную смерть. Но теперь Уло лишь вздохнул и увел ее, хромающую, к себе в комнату, где вправил ей щиколотку и высказал все, что о ней думает, а она сидела и грустно смотрела на него.