Николай Языков: биография поэта - Алексей Борисович Биргер

И ту годину золотую,

Где и когда мы: ты да я,

Два сына Руси православной,

Два первенца полночных муз,

Постановили своенравно

Наш поэтический союз.

Пророк изящного, забуду ль,

Как волновалася во мне,

На самой сердца глубине,

Восторгов пламенная удаль,

Когда могущественный ром

С плодами сладостной Мессины,

С немного сахара, с вином,

Переработанный огнем,

Лился в стаканы-исполины?

Как мы, бывало, пьем да пьем,

Творим обеты нашей Гебе,

Зовем свободу в нашу Русь,

И я на вече, я на небе

И славой прадедов горжусь?

Мне утешительно доселе,

Мне весело воспоминать

Сию поэзию во хмеле,

Ума и сердца благодать.

Теперь, когда Парнаса воды

Хвостовы черпают на оды,

И простодушная Москва,

Полна святого упованья,

Приготовляет торжества

На светлый день царевенчанья, —

С челом возвышенным стою,

Перед скрижалью вдохновений,

И вольность наших наслаждении.

И берег Сороти пою!

Не забытой оказывается и знаменитая няня поэта Арина Родионовна:

Свет Родионовна, забуду ли тебя?

В те дни, как сельскую свободу возлюбя,

Я покидал для ней и славу, и науки,

И немцев, и сей град профессоров и скуки —

Ты, благодатная хозяйка сени той,

Где Пушкин, не сражен суровою судьбой,

Презрев людей, молву, их ласки, их измены,

Священнодействовал при алтаре Камены, —

Всегда, приветами сердечной доброты,

Встречала ты меня, мне здравствовала ты,

Когда чрез длинный ряд полей, под зноем лета,

Ходил я навещать изгнанника-поэта,

И мне сопутствовал приятель давний твой,

Ареевых наук питомец молодой.

Как сладостно твое святое хлебосольство

Нам баловало вкус и жажды своевольство!

С каким радушием – красою древних лет —

Ты набирала нам затейливый обед!

Сама и водку нам, и брашна подавала,

И соты, и плоды, и вина уставляла

На милой тесноте старинного стола!

Ты занимала нас – добра и весела —

Про стародавних бар пленительным рассказом:

Мы удивлялися почтенным их проказам,

Мы верили тебе – и смех не прерывал

Твоих бесхитростных суждений и похвал;

Свободно говорил язык словоохотной,

И легкие часы летели беззаботно!

Но так ли уж все эти «легкие часы летели беззаботно» на протяжении более месяца? Тень процесса над декабристами над этим месяцем лежит – и никуда не деться от этой густой и длинной тени.

Про смертный приговор стало известно довольно рано – и общество притихло в ожидании. Многие – если не близкое к абсолютному большинство – были уверены, что смертная казнь в последнюю минуту будет актом высшего милосердия заменена на бессрочную (а может, и с установленным сроком) каторгу. Это была бы первая смертная казнь в России за много десятилетий. Елизавета, всходя на трон в 1741 году, дала клятву, что в ее царствование не будет ни одной смертной казни. Екатерина Великая последовала клятве Елизаветы, в ее царствование смертная казнь применялась лишь дважды, в отношении Мировича и в отношении Пугачева и его ближайших сподвижников. И если казнь Пугачева всеми была воспринята как необходимая мера, от которой никуда не денешься, то даже казнь Мировича вызвала в обществе неоднозначную реакцию (см. «Записки» Державина). Традиции, которая стала почти непререкаемой, последовали и Павел, и Александр. Многое другое могли творить, особливо Павел, и порой наказания бывали такие, что человек сам готов был о смерти молить и мечтать – но смертная казнь была выставлена за дверь и за рамки. Если вспомнить законы всей Европы того времени – в частности, законы передовой Англии, где вешали за украденные кусок хлеба или носовой платок, то становится особенно понятно, какой невероятный прорыв в будущее – прорыв прежде всего в подспудном общественном сознании (в «массовом бессознательном», как модно сейчас говорить) – был осуществлен этим вето на смертную казнь, этим ощущением неприкосновенности человеческой жизни.

Понятно, что речь не идет об особых обстоятельствах – в военное время, в том же 1812 году, были военно-полевые суды, приговаривавшие к смертной казни мародеров, дезертиров и шпионов, но в мирное гражданское время Россия не знала смертной казни почти целый век. И, действительно, Мировича можно признать единственным исключением (хотя во всей Европе за совершенное им он был бы десять раз казнен), потому что размах пугачевского восстания уже подразумевал, что казнь проводится по законам не мирного, а военного времени.

Поэтому общество надеялось на помилование вне зависимости от того, кто и как относился к декабристам и к их попытке изменить судьбы России. Вопрос уже не о декабристах стоял, а о том пути, по которому дальше пойдет Россия. Если будет помилование – сохраняется тот гуманный и постепенный путь развития, на котором общество может развиваться ровно и без потрясений, несмотря на любые отступления и торможения, вроде самодурства Павла и выходок Аракчеева. Реформа за реформой созревают и входят в жизнь своим естественным чередом. Если помилования не будет – Россия оказывается отброшена в глухую тьму, потому что пока, несмотря на подвижки прошедших десятилетий, только на монаршьей милости (на монаршьем милосердии!) продолжает держаться равновесие между нормально защищенным человеческим существованием и плохо работающими ржавыми законами, произволом чиновников всех мастей, в том числе военно-полицейским произволом. Россия начинает сползать к империи террора, и – как очень точно заметил позже Чаадаев (не при Языкове будь помянут! – но мы уже видели мельком, и увидим более основательно, что, как ни парадоксально, задрался Языков с Чаадаевым и из-за их сходства по многим позициям) – катастрофа становится неизбежной постольку, поскольку подавляется и исчезает из официального поля зрения подлинное общественное мнение, с которым император мог бы сверять степень поддержки принимаемых им решений и не совершать непоправимого.

Единственный член судебной комиссии, принципиально отказавшийся подписать решение о смертном приговоре – адмирал Мордвинов. Но очень может быть, что многие другие, подписавшие, считали свою подпись простой формальностью: наверняка все равно последует помилование, а покамест они своей подписью лишний раз докажут лояльность царю.

То есть, еще раз подчеркнем: в вопросе о казне декабристов со всей остротой прорезался другой вопрос, по какому пути пойдет Россия.

И тем актуальней становился вопрос, по какому пути она шла с самого своего начала.

И вот здесь мы подходим к самому главному.

Едва расставшись