Рассказы и повести - Виктория Токарева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мне захотелось спросить: "А почему я?" С Тамарой мы живем в одном подъезде, но встречаемся крайне редко, примерно раз в месяц возле почтового ящика. У меня квартира номер 89, а у Тамары 98, и почтальон часто бросает мою корреспонденцию в Тамарин ящик. И наоборот. Это единственное, что нас связывает, и совершенно неясно - почему в больницу с Тамарой должен ехать я, а не ее муж.
- А почему я? - спросил я.
Тамара задумалась, обдумывая мой вопрос, потом подняла на меня глаза и спросила:
- Значит, не повезешь?
Я смутился. Я понял: если я сейчас скажу "нет", Тамара повернется и уйдет, а у меня будет нехорошо на душе и я не смогу работать. Как нервный человек, я услышу Тамарины претензии, я стану мысленно на них отвечать и пропущу время, в которое я засыпаю, а потом не смогу его догнать. Я начну гулко вздыхать и думать. Причем думать не впрок, например на завтра, а задним числом.
Я продумаю уже произнесенные слова и уже совершенные поступки. На все это уйдет ночь, следующий день, выброшенный из работы, плюс полкилометра нервов. А на то, чтобы отвезти Тамару в больницу и вернуться, уйдет два часа. Два часа плюс ощущение нравственного комфорта.
- Пожалуйста, - сказал я. - Я отвезу.
- В восемь тридцать. Внизу, - уточнила Тамара и ушла.
Я совершенно не умею отказывать, если меня о чем-то просят. В медицине это называется: "гипертрофия обратной связи". Это значит: в общении с другим человеком я полностью ставлю себя на место партнера и забываю о своих интересах.
Очень может быть, что в моем роду какой-нибудь далекий предок был страшный хам. И моя деликатность - это как бы компенсация природе, действующей по закону высшего равновесия. Я плачу природе долг за своего предка.
Я лег спать и скоро заснул с ощущением нравственного комфорта. А Тамарин муж, должно быть, заснул возле толстой и красивой Тамары с ощущением нравственного дискомфорта и человеческой несостоятельности. Больница находилась у черта на рогах. Я притормозил машину возле вывески.
- Пойдем со мной! - велела Тамара.
- Я лучше тебя здесь подожду, - уклонился я. - Я боюсь.
- Значит, тебе страшно, а мне нет.
- А зачем ты сюда приехала? - спросил я.
- Мне надо исключить, - хмуро ответила Тамара.
- А в другом месте нельзя исключить?
- Здесь специалисты лучше.
Тамара вылезла из машины и пошла к каменной широкой лестнице. Я запер машину и поплелся следом за Тамарой, как Орфей за Эвридикой.
Мы вошли в вестибюль.
Тамара взяла в регистратуре какую-то карточку, потом села в какую-то очередь и посадила меня возле себя. Я хотел спросить: долго ли надо сидеть, но постеснялся такого житейского вопроса на таком, в сущности, трагическом фоне.
- Почему муж с тобой не поехал? - спросил я.
- А я и не хочу, чтобы он ехал. Я от него скрываю.
- Почему?
- Муж любит жену здоровую, брат сестру богатую...
- Это если муж и брат - гады, - сказал я с убеждением.
- Почему гады? Нормальные люди. Это нормально.
- Если это нормально, то это ужасно...
Тамара промолчала.
Против меня у другой стены сидел старик. Старик громко шутил и сам смеялся своим шуткам. Его оживления никто не разделял. Люди были брошены в одиночество, как в океан, плыли в нем, хлебая волны, и не видели другого берега. Старик пытался демонстрировать силу духа. Ему не верили. Смотрели серьезно и осуждающе.
Я взял Тамару за руку. Она положила голову мне на плечо.
- Дура я, - сказала Тамара.
- Почему?
- Все свою диссертацию кропала. "Гальваномагнитный эффект в кристаллах германия". Катька - двоешница, у Левки - вторая жизнь. Я здесь. Вот тебе и эффект...
- Но человек должен куда-то стремиться.
- Ты правильно живешь. Никуда не лезешь. Вот ты и здоров.
- Почему не лезу? - обиделся я. - Я - переводчик первой категории.
Тамара хмыкнула. Ход ее мыслей был таков: технические переводчики переводят информацию с одного языка на другой. А сумма знаний остается прежней. Она же, Тамара, создает новую сумму знаний, и, значит, ее жизнь объективно дороже, чем моя. Однако моей бесполезной жизни ничто не угрожает и так далее...
- Ты тоже здорова, - сказал я. - Посмотри на себя в зеркало. Вот исключишь, и пойдем домой. Можем даже бутылку выпить.
- Ты понимаешь, Дима... эта наука - она застит весь свет. Ведь по-настоящему больше ни о чем не думаешь. Ничего не видишь. Утром вскочишь, съешь, что под руку подвернется, - и бежать. Вечером примчишься, перехватишь, чтобы с голоду не помереть, - и за машинку. Ешь, только чтобы загрузить в себя топливо. Ходишь, только чтобы перемещать себя во времени и пространстве. А все мысли там... Как у Мцыри, помнишь? "Я знал одной лишь думы власть, - одну, но пламенную страсть: она, как червь, во мне жила, изгрызла душу и сожгла..."
- Только так и можно что-то сделать, - сказал я. - Это же счастье.
- Может быть. Но как мы себя обворовываем... Ведь можно утром встать и - "Здравствуй, утро!" Борщ сварить, чтобы капуста хрустела. Настоящий борщ - это же симфония! Вечером придет муж: "Здравствуй, муж!" Э... Да что там. Жжем себя во имя ложной цели. А понимаешь, когда уже...
Тамара закрыла глаза и прислонилась затылком к стене.
Веселый старик встал и пошел в кабинет. Следующая очередь была наша.
В углу по диагонали сидела влюбленная пара: старик и старуха. Постаревшие Татьяна Ларина и Евгений Онегин. Но у них все было без сложностей: Татьяна написала Евгению письмо: "Я к вам пишу..." Евгений получил его, приехал и, вместо отповеди, сделал предложение. Ведь бывает и так. А теперь он заболел, а она сидела рядом и была по-своему счастлива оттого, что душа имеет приют даже в горе. А он чувствовал себя немножко виноватым за то, что сосредоточивает на себе внимание и отбирает покой у любимого человека. На шее у него висел полосатый пижонский шарф, Евгений и в 70 лет оставался верен себе. Они сидели рядышком, сплетя руки. Я подумал: "Здесь все будет хорошо. "Через страдания к радости".
- А вы откуда приехали? - спросила молодая женщина, сидящая через Тамару. Ее губы были накрашены в шесть слоев.
Тамара не ответила. Ей не хотелось общения. А женщине, наоборот, очень хотелось поговорить, но было не с кем.
- А я из Донецка. Вы знаете, этот институт самый лучший в Союзе и даже в мире, сюда очень трудно попасть. Вы по блату?
- Нет, - сказал я. - Законным путем.
- А у вас из-за чего?
Тамаре была неприятна моя общительность, но я не могу не отвечать, когда ко мне обращаются и на меня смотрят.
- А у меня из-за вредного производства, - сказала женщина.
- Надо уйти с производства, - посоветовал я.
- Почему? - искренне удивилась женщина. - Другие же работают. Что, я лучше их?
- Но вы же заболели...
- Ну и что? Они все тоже заболели, - она окинула глазами зал. - Что я, лучше их?
Меня озадачила философия: "как все". Я внимательно смотрел в лицо женщины. В это время подошла Тамарина очередь.
- Пойдем со мной! - она схватила меня холодной рукой и повела в кабинет.
Молодой серьезный врач что-то писал в истории болезни. Молоденькая медсестра хрюкала никелированными приборами.
Врач поднял на нас глаза.
- У нее в носу метастаз, - сказал я.
- Сейчас проверим, - пообещал врач.
- Ой! Хоть один веселый больной, - обрадовалась медсестра. - А то все ходят... Э... э... - Она сделала мину, показала, как все ходят.
Медсестре надоело подавленное настроение пациентов, в которое ей приходилось погружать свой день.
Тамара села на стул.
Я вышел из кабинета и вернулся на прежнее место.
- А я, например, и не собираюсь падать духом, - сказала женщина из Донецка. - Я с мамы пример собираюсь брать. У меня знаете какая мама?
Я смотрел, внимая.
- Она во время войны партизанам хлеб давала, так немцы ее дом сожгли с двумя детьми маленькими. А в самом конце войны она на мину наступила, ей ногу оторвало.
Так она в сорок шестом году без ноги замуж вышла и меня родила. А сейчас, когда со мной такой случилось, она сюда в Москву приехала меня морально поддерживать. Я сейчас в Третьяковскую галерею пойду... Когда еще теперь в Москву попаду...
Из кабинета вышла медсестра, стала искать кого-то глазами. Увидела веселого старика и пошла к нему.
- Надо еще немного полечиться, - сказала она, подходя.
Старик поднялся ей навстречу. Глаза его напряглись и лицо полностью перестало быть прежним. Такие напряженные и бессмысленные лица бывают у штангистов, когда они держат над головой непомерную тяжесть. Я не знал, что страх имеет такое же выражение.
Я подошел к кабинету, заглянул в него.
- Кто вас направил? - спрашивал врач у Тамары.
- Районная поликлиника.
- Делать им там нечего! Как будто у нас работы мало...
Безобразие, в сущности...
Тамара смотрела на врача влюбленным взором, и чем больше он возмущался, тем сильнее ей нравился.
А врача, видимо, искренне раздражала Тамара, ее пустяковая болезнь, ее груди и живот, похожие на три подушки.