Дочь Клеопатры - Мишель Моран

— Господин пишет историю мира. Теперь ты довольна?

Юба возник на пороге, и я спиной ощутила его буравящий взгляд.

— Вот и все. Мои тайны разложены перед тобой. А что такое, Селена? Что ты здесь ожидала найти?

— Ничего, — солгала я. А увидев карту Египта, остроумно прибавила: — Просто любопытно, зачем рисовать святилище рядом с александрийским театром, когда его там нет и в помине.

Нумидиец улыбнулся.

— Может, и нет, но скоро будет.

Я снова уставилась на карту и, не удержавшись, воскликнула:

— Рядом с театром?

— Таково пожелание Цезаря. А теперь извини, — процедил Юба, — меня ожидают секретные дела.

По возвращении на виллу я не застала Октавию, зато в комнате навстречу мне поднялись из кресел Александр и Марцелл. В масляных лампах закачались язычки пламени.

— Где ты пропадала? — воскликнул брат.

— Октавия послала меня отнести один бюст.

— Юбе? — сразу догадался Марцелл. — Она годами хотела сделать ему подарок, но не решалась. Это редкое изваяние, автор успел создать очень мало за свою жизнь.

— И оно когда-то принадлежало Юбе?

Племянник Цезаря кивнул.

— Скорее всего. Правда, царевича доставили в Рим в двух— или трехлетнем возрасте.

— Но почему Октавия послала тебя? — спросил Александр.

— Понятия не имею, — с обидой ответила я, садясь на кушетку и раскрывая альбом на пустой странице. — Наверное, в наказание.

— После сегодняшних происшествий? Вряд ли, — рассмеялся Марцелл. — А что? Нумидиец был не в настроении?

— Как всегда. Он занимался мировой историей.

— Юба решил создать полный труд обо всех царствах на свете, — пояснил племянник Цезаря. — Начертить их карты, записать языки, познакомиться с народами. Может быть, мама думала, что подарок, полученный из твоих рук, должен означать нечто большее?

Я подтянула к себе колени и залилась краской, вспомнив, как приняла нумидийца за Красного Орла. «Все на свете принадлежит Цезарю», — сказал он однажды. Да уж, это последний человек, который пойдет против Рима. Скорее Агриппа предаст Октавиана, чем он. Впрочем, я решила больше не думать о Юбе.

Покуда Марцелл с Александром шептались при свечах о том, что произошло в театре, я достала чернила, стиль и принялась создавать эскиз трехэтажного здания. Там были мозаики на стенах и множество комнат с кроватками, где разместилось бы более трех сотен детей. Перед уходом племянник Цезаря заглянул мне через плечо, и я невольно залюбовалась пламенными бликами на его волосах.

— Что рисуешь?

— Здание.

— Можно посмотреть?

Я протянула эскиз. Снаружи сооружение не отличалось от обычных домов, но внутренние комнаты не оставляли вопросов насчет его предназначения.

— Гостиница? — неуверенно спросил юноша. — А зачем так много кроватей?

Александр тоже взглянул на рисунок и догадался:

— Это для нежеланных детей?

Я забрала у Марцелла альбом.

— Нельзя просто так оставлять их там, у Молочной колонны! Представь, сколько младенцев умирает от непогоды. Ужасный обычай.

— Точно, — кивнул Марцелл. — Но если спрятать их в доме, какой от этого прок?

— Можно договориться с приемными семьями…

— Но всех же не разберут, — возразил он.

— А остальных отдать в храмы и воспитать как akolouthoi.

Племянник Цезаря недоуменно нахмурился.

— Помощников, — подсказал мой брат.

— Потом они стали бы жрицами и жрецами, — прибавила я.

Марцелл посмотрел на меня, и нежность в его глазах заставила мое сердце биться чаще.

— Прекрасно придумано, Селена. Когда сделаюсь Цезарем, обязательно прослежу, чтобы твоя затея исполнилась.

— Правда?

— А что? Вы с моей мамой похожи, — продолжал он. — Только и думаете о том, как бы принести добро людям.

Странно, Октавия до сих пор не явилась, чтобы велеть нам ложиться спать. Наверное, проводила время с братом или с Витрувием.

Когда за Марцеллом захлопнулась дверь, Александр неодобрительно посмотрел на меня.

— Даже не думай, Селена. Он предназначен для Юлии.

— Ничего я не думаю!

— Думаешь. И можешь остановиться, пока не поздно.

Задув светильник, он сразу лег спать, а я еще долго лежала без сна. Вдруг в комнате по соседству медленно заскрипела ставня. Послышался приглушенный стук о землю. Я бросилась на балкон и раздвинула занавески — как раз вовремя, чтобы заметить Марцелла, исчезающего во тьме. О чем он думает? Снаружи так и кишат охранники Цезаря. Хотя, может быть, они подкуплены. Насколько я знала, Октавиан так и не прознал о нашем походе в храм Исиды. Или о словах, сказанных юношей центуриону. Интересно, что еще показалось ему достойным такого риска?

Когда на следующее утро я появилась в библиотеке, Витрувий посмотрел на меня с любопытством.

— Говорят, вчера ты спасла жизнь Цезарю.

У меня запылали щеки.

— Не я, а Юба.

— А кто из вас поднял тревогу? Ты очень сообразительна. Значит, разберешься и в этом.

Он расстелил на столе длинный свиток.

— Мавзолей Октавиана, — произнесла я.

Витрувий кивнул.

Цезарь желал обзавестись чем-то столь же внушительным, как мамина гробница, с высокими мраморными колоннами и массивным куполом. Но даже по чертежу было видно, что и с куполом, и с округлым портиком-колоннадой зданию-двойнику будет недоставать великолепия, присущего александрийскому оригиналу. Мавзолей стоял на круглой площадке — скорее всего, из простого известняка — с единственным лестничным пролетом, по обе стороны от которого высились два обелиска из красного гранита. Все было исполнено изящной незамысловатости, но никто не остановился бы перед подобной постройкой в немом изумлении, как это было в Египте. Подняв глаза на учителя, я вслух предположила:

— Вы нарочно стремились к простоте, чтобы не разозлить плебеев. Октавиан боится нового покушения и не хочет хвастать своим величием, точно Гай Юлий Цезарь.

— Верно, — улыбнулся Витрувий. — Неизвестно, действовал ли убийца на свой страх и риск или на пару с этим предателем, которого вольноотпущенники прозвали Красным Орлом. Ясно только, что люди в гневе.

— И как же поступит Октавиан?

— А что он может? — Витрувий скатал свиток. — Еще несколько покушений — и люди сочтут его тираном. Цезарю дозволяется строить в Риме самые пышные стадионы и бани, а вот для себя нужно что-нибудь поскромнее.

— Думаете, ему понравится?

— Похоже, уже понравилось, и очень. Я показывал чертежи сегодня утром.

— Разве Октавиан не спит?

— Он никогда не спит. Расхаживает по комнате, пишет, готовит речи для Сената.