Цена отсечения - Александр Архангельский

Итак, нам требуются: приятель-адвокат, готовый поиграть в интересную игру – и заодно проконтролировать события, чтобы не вышли за разумные пределы; верная подруга, посвященная в нашу тайну: она направит героиню к адвокату, а потом оттенит собой основную линию; хороший естественный актер, способный изобразить из себя детектива, каковой детектив будет следить за неверным мужем и морочить дамочке голову. А еще – агент по созданию алиби, специалист по отводу глаз и обману ближнего своего!!! Потому что данные будут, вы представьте себе, двоиться! Карта налево, карта направо, карта налево, карта направо, на одном фото муженек с фефелой, на другом – без оной, и вовсе даже не в Москве, а время-то, время на снимке – одно!!!

Дамочка в недоумении, ей тревожно, она размышляет, жизнь наполняется смыслом, детектив разводит руками, он растерян, я заранее в восторге, ай-ай-ай! Актера я найду: такого, чтоб и симпатичный, и немного жидковатый… доверие вызывает, а увлечься – невозможно, нечем; мало ли что, судьбу лучше не искушать. Полюбовницу закажем у эскортов, агенты на примете имеются, дам адресок, а вы уж адвокатом озаботьтесь. И подругой. Ведь есть – я убежден, что есть – среди ее подруг такая, с которой у вас, скажем так, доверительные отношения? Поймите меня правильно, я имею в виду в лучшем смысле доверительные. Без нее не обойдешься: она должна сюжетец подтолкнуть на верный путь, перевести, так сказать, стрелку. Тут-то и начнется интересное, интрига завертится, шестеренки начнут вращаться, глаз не оторвать! А на пике кульминации – развязка, с добровольным саморазоблачением всех и примирительной гулянкой в день Дурака.

А? Каково? Я тащусь.

И тут Котомцев немного сник.

– Слушай, а ломается сюжетец. Пальцем можно проткнуть.

– В каком же это месте?

– Да в самом начале и протыкается. Что если героиня в первой же сцене возьмет и испортит игру? А? Представляете, Степан Абгарыч? И не к подругам побежит, а ринется к любимому муженьку? Прямой наводкой, навылет? Устроит скандал, отхлещет по морде? И какой тогда адвокат? Какая слежка? Что будем делать тогда, уважаемый заказчик?

– Ничего не будем.

– То есть как? А гонорар?

– Денег я дам по любому. Но случая – не будет. Готов поспорить. Она – не ринется. А даже если ринется, то остановится у двери.

– Откуда такая уверенность?

– Что я, по-вашему, жену свою не знаю?

И как показал дальнейший ход событий, не ошибся.

Просыпаться было чуть неловко, даже стыдно, и при этом радостно; как в детстве, когда с утра вся жизнь впереди, а про вчерашнее родители не знают. Оба лежали долго, притворяясь, что все еще спят. Ваня не выдержал первым. Положил ей голову на плечо, щекотно поморгал ресницами.

– Вставай, лежебока! Надо пописать и позавтракать.

– А зубы почистить? – как же это сладко, по-настоящему, по-женски – медленно оттаивать ото сна рядом с любимым мужчиной, возле его прогретого тела, бормотать домашнюю ахинею, а потом, пригибаясь и прикрыв все срамное руками, босиком побежать в туалет и душ. Все, чего Степан ее лишил, что отобрал без малейшей жалости.

Перед завтраком решили прогуляться.

Молодое солнце жалило кожу. Вчерашний дождь осел на темных зарослях, мелкой испариной покрыл кусты; над речкой нависал молочный туман. Серый пузыристый лед подмок, лежал неровно, подрагивал; слышно было, как под ним проносится вода. Жанна прижалась к шершавому пальто Ивана; пахнет одеколоном, их комнатой, и совсем чуть-чуть, еле слышно, духами. Это ее запах – на нем, это она – с ним.

Вдруг, сквозь легкое побулькивание, потрескивание раздался непривычный звук. Выбитая пробка, переломленная об колено палка, треснувшее стекло, и все это сразу. В одну секунду лед разорвало по кромке берега, он всей своей ломкой массой приподнялся над рекой – и ухнул по течению вниз.

Его несло плотной коркой, он не дробился на отдельные льдины; лишь на повороте ледяной покров по-собачьи утыкался в берег, потому что не поспевал за бурным паводком, и распадался на огромные куски. Обломки льда вставали дыбом, наползали на сушу, отталкивали друг друга, жестоко скребли по прибрежным кустам и тяжело падали на бок, распадаясь.

Прошло минут пятнадцать, от силы двадцать – все это время они стояли, ошеломленные, не могли оторваться; вдруг ледяную корку как будто ножницами срезали, ровно, четко, поперек движения; она мгновенно исчезла из поля зрения, и повсюду безраздельно воцарилась быстрая вода, серо-пепельная, холодная, и вся при этом в солнечных зайчиках.

– Пойдем?

– Пойдем, дружок. Концерт окончен.

Печатник не схалтурил; альбомы получились классные.

Первый: золотой обрез, темно-красный сафьян; на обложке надпись в рукописном стиле: «Версия Намбер Ван».

Второй окантован по краям модным никелем и стилизован под папку к докладу; тиснение темным серебром по фольге из белого золота: «Версия Намбер Ту».

На третьем, домашнем, тряпитчитом, просто значится – «Семейный альбом». Без версий.

Это была его идея, целиком и полностью; Петр Петрович тут ни при чем. Тому бы развести противоречия, четко прочертить канву. А нужно думать шире и объемней. И, пардон за это слово, человечней. Жанна, конечно, встряхнулась. Впала в какое-то радостно-раздраженное забытье. Период полураспада закончился, личность восстановлена во внутренних правах. Но в русских сказках, любимых с детства, разрубленного героя надо сбрызнуть сначала мертвой, а потом все-таки живой водой. Версия один – разрубает. Версия два – склеивает. Семейный альбом – как живая вода.

Степан Абгарович раскрыл обе «Версии», разложил на журнальном столе. По четыре фото на странице. Под каждой фотографией дата. Даты чаще всего одинаковые, картинки – разные.

Слева: 16 января. Он и Жанна за столом на ее уютной кухне; улыбаются; довольны жизнью и друг другом; смотрят, не мигая, в камеру, ждут, когда сработает самовзвод, запечатлит их семейный праздник.

Справа: 16 января. Он с Дашей в машине, по пути на Дмитров; союз голубиных сердец.

Слева: 14 февраля, Нижний. Он с Дашей в полуобнимку.

Справа: 16-е февраля. Жанна в ресторане с Иваном.

Справа – биеннале. Слева – Анька. Спасибо, что согласилась. И по новой. Слева, справа. Справа, слева. Жизнь, разошедшаяся по двум руслам, и какое настоящее – не разберешь.

Теперь «Семейный альбом». Жанна его уже проглядела; не помнит, бедняжка, что имеется списочек недавно открытых файлов; думает, что утаила свой компьютерный визит. Тем не менее получит его в отпечатанном виде:, лично, можно сказать, интимно. А публике – и тут еще одна придумка – он предъявит цифровую рамку, в которую закачаны домашние картинки; когда все соберутся, сбросят маски и возвеселятся, он повесит экран на стену, ткнет пимпочку, зажжется тихий свет, и, медленно сменяя друг друга, на экране проявятся образы их общей жизни. Точнее, сначала – двух отдельных жизней, а потом одной на двоих.

Вот бедная его мамочка, несправедливая судьба; бедствовала, бедствовала, бедствовала, только в последние годы вздохнула свободно, когда любимый Степа начал зарабатывать. Правда, не менее любимый Федя начал тут же деньги из нее тянуть; морочил голову бредовыми идеями: давай накопим двадцать тысяч, припрячем их на черный день, мало ли что. Мало ли, братец, мало ли.

Мама погасла.

Теща и тесть; нормальный был мужик, цельный, хотя и скотинистый.

И тесть растаял, чтобы на экране появился двухэтажный деревянный Томск; резные наличники; дома узкие и высокие, время вычернило их, просмолило до негритянского состояния; много ли от этого осталось, или братва уже пожгла, расчищая место под застройку? Надо бы слетать, подышать запоздалым морозом, легкие прочистить.

Тёма в разных видах.

Жанна.

Он сам.

И снова Жанна.

Мелочи, детали, простое вещество обыденности. Скучное, но прочное. Какие-то события налетают извне, радуют, пугают, раздражают участников действа, производят вброс адреналина, но ничего по сути не меняют, неподвижный каркас остается.

Семейный альбом досмотрен. На последней странице – оставлено место. Для завтрашней фотографии, роскошной, торжествующей. Прекрасный эпилог романа с хэппи-эндом. Ульянин фотограф Серега должен сговориться с ателье, сгонять и отпечатать карточку, пока они сидят и выпивают; перед тем как разойтись, все распишутся на обороте, и фото будет вставлено в прорезь.

Версии будут сдуты, как пыль. Он кое-чему научился у Котомцева: например, продумывать мизансцены.

Завтра Жанна вернется от Яны, что-то она к ней зачастила; они пройдут по Чистопрудному, никакого «жигуленка» не будет – «жигуленок» давно уже пропал, как только завершились постановочные съемки; Ульяна экономит, и она права: заказ практически исчерпан, что тратить деньги на лишний контроль.

Они чуть-чуть опоздают, остальные уже соберутся; Степан пропустит Жанну вперед, а сам как бы замешкается в раздевалке; она войдет в ресторанный зал, и обомлеет. «Ностальжи» на этот вечер выкуплен – специально для нее; в зале только семеро гостей, за единственным столиком, все в маскарадных масках, но, кажется, понятно, кто такие. Она, считай, уже в ступоре, а тут еще гаснет свет, по его самоличной команде в зал вплывает пылающий торт, в свечах искрится надпись «Первое апреля!», все смеются, шумят, электричество вспыхивает, маски сброшены, Котомцев, Забельский, Ухтомский, Даша, Ульяна и Анна: все главные участники житейского спектакля, без которых шутка бы не удалась. И еще – Седая, Яна: это чтобы Жанне было чуть уютней.