Уинстэнли - Татьяна Александровна Павлова

Да, иногда и друзья диггеры, которых он так любил, становились ему в тягость, ему хотелось остаться наедине с собой. Он так был полон этим восторгом внутренней жизни, что сидел в своей убогой каморке напролет целыми днями, не вставая. Зимнего холода, пробиравшего до костей, он не чувствовал. Только когда надо было встать, он обнаруживал: ноги окоченели настолько, что нужно крепко ухватиться за край стола и подниматься постепенно, пока кровь опять не побежит по жилам. И все же он жалел, когда наступала ночь и приходилось прерывать дело и ложиться на жесткое, промерзлое, покрытое лежалой соломой ложе.

В один черный ненастный день сердце его вдруг закрылось; божественный источник творчества иссяк. Он отложил перо и почувствовал, что страшный озноб пробирает его до костей и он ничего не может более делать. Ему вспомнилось жестокое противодействие внешнего мира всем его начинаниям, и страх и тревога внутри его сказали: «Я больше никогда не буду ни писать, ни говорить ничего о моей внутренней жизни, ибо с тех пор, как я начал писать и говорить о свете, который засиял в моей душе, меня все больше и больше ненавидят, и поэтому я буду молчать».

Но отчаяние было недолгим. Великая сила таилась в нем самом; незадолго до рождества он почувствовал вдруг, что новый человек просыпается в нем. Сердце раскрылось, как будто кто-то растворил дверь и внес горящие свечи в темноту. Сила любви, радости, мира и жизни наполнила его; он ощутил, что должен говорить и писать снова. И когда подчинился этому властному зову, обрел покой и радость. Если имеешь свет внутри — отдай его людям, и он в тебе не иссякнет.

Наступило рождество — праздник, когда надо забыть все невзгоды, простить обиды, и радоваться рождению новой жизни, и надеяться на лучшее. Диггеры в своих жалких хижинах тоже праздновали этот день. Кто-то, может, сам Уинстэнли, сложил рождественский гимн, и они распевали его за скудным ужином, собравшись все вместе:

Отец наш Бог, лишь он один, Весь мир — творенье его. Он наш великий господин, И кроме него — никто.

Они и тут хотели подчеркнуть, что не признают над собой иной власти, кроме власти бога, что лорды, чиновники, судьи, пасторы — ложная власть, ведущая мир к погибели. Старая, известная с детства мелодия звучала новыми словами, полными высокого значения:

Придет пора, он скажет: «Нет!» — Насильям и мечам. Отнимет у тиранов хлеб И даст своим сынам.

Песня с гневом обращалась к гонителям:

А ты, что нами помыкал, Презрев свободы закон, Ты роль свою уже сыграл, Ступай со сцены вон!

Примерно в это же время у диггеров появился еще один памфлетист — Роберт Костер. Восемнадцатого декабря он опубликовал небольшой памфлет, который назывался «Лепта, брошенная в общую сокровищницу, или Вопросы, предложенные на рассмотрение человеком, который желает продвинуть работу по созданию всенародной общности». Памфлет был написан в форме вопросов, ответы на которые давал тут же сам автор. Разве не являются все люди, спрашивал он, одинаково свободными? И не следует ли смотреть на частную собственность как на результат убийства и грабежа? Нельзя ли простому народу обрабатывать пустоши, чтобы прокормить и одеть себя?

В памфлете явно чувствуется влияние идей Уинстэнли, Костер был его единомышленником. Он отрицает право господства одного человека над другим, доказывает необходимость уничтожения частной собственности на землю. Подобно Уинстэнли, он полагает, что угнетение лендлордами бедняков тесно связано с королевской властью. «А лорды маноров, — пишет он, — разве они не получили свои права и титулы по воле короля, которая всегда была тяжким бременем для народа?»

Легко представить себе, как читались эти строки без малого через год после казни короля! Коли лорды — создание монархической власти, значит, с ее падением и их права, и все их титулы, привилегии и земельные владения не имеют более силы. Народ может с ними не считаться, а работать для себя на пустующих и общинных землях. «Разве бедные общинники Англии, — вопрошал Костер, — не могут пользоваться землей, называемой их собственным именем — общинной, — не уплачивая файлы, ренты, гериоты, не принося клятвы верности никому из тиранов?»

Но Костер идет и дальше. Он обнаруживает ясное понимание того, что крупные лендлорды и богатые фригольдеры тесно связаны между собой и сообща наживаются на бедных. Именно потому, писал он, что в Англии имеется огромная масса нищих тружеников, готовых задешево продавать свою рабочую силу, фригольдеры могут арендовать у лордов большие участки земли и платить им высокую ренту. Лорды от этого набивают свои сундуки золотом, сами крупные арендаторы богатеют, а бедняки вынуждены надрываться в непосильном труде на них за ничтожную плату.

«По какой причине, — спрашивает он, — крупные джентри столь жадны к земле? Не потому ли, что фермеры предлагают им большие суммы денег за некие куски земли, что дает им возможность тиранствовать над собратьями по творению, которых они называют своими подчиненными? И во-вторых, в чем причина того, что фермеры и другие с такой жадностью стремятся арендовать землю у лордов маноров? Не потому ли, что они ожидают больших доходов, и не потому ли, что бедные люди столь глупы и рабски принижены, что ищут у них заработка, хотя те не желают дать им даже столько, чтобы они могли содержать семью?»

Отсюда следовал очень важный вывод: вместо того, чтобы за нищенскую плату обрабатывать землю лорда, беднякам следует взяться за возделывание пустошей. Тем самым экономическая основа благосостояния и лендлордов, и крупных арендаторов будет подорвана.