Уинстэнли - Татьяна Александровна Павлова

труда, но и женщин. Уже в «Новогоднем подарке парламенту и армии» Уинстэнли пришлось решительно отвергнуть эту клевету. «Враги наши сообщают, — написал он, — что мы, диггеры, владеем женщинами сообща и пребываем в этом скотстве. С моей стороны, я выступаю против этого. Я признаю правильным, что земля должна быть общей сокровищницей для всех; но что касается женщин, пусть каждый мужчина имеет свою собственную жену, а каждая женщина — своего собственного мужа. И я не знаю никого из диггеров, которые действуют так неразумно в отношении общности женщин». О рантерах он написал осторожно: «Если кто-либо и поступает так, я заявляю, что не имею ничего общего с такими людьми, а предоставлю их собственному их господину, который отплатит им мучениями духа и болезнями плоти».

Но сплетни продолжали будоражить округу. Райтеров стало больше. Они приходили и к диггерам, проповедовали, склоняя их к своей вере. Один из них — Лоуренс Кларксон — был весьма примечательной фигурой. Он был моложе Уинстэнли на шесть лет и родом происходил, как и тот, из Ланкашира. В юности он работал портным и являлся приверженцем официальной англиканской церкви. Потом, разочаровавшись в папистской роскоши и разнузданности клира, стал пуританином — перешел в пресвитерианство. Но вскоре отошел и от пресвитериан и стал антиномианским проповедником, Индепендентом. Потом — анабаптистом, потом — сикером. Несколько раз сидел в тюрьме за свои проповеди и за то, что самовольно крестил взрослых — погружал новообращенных сектантов в источники и речки. Писал трактаты о своих поисках истины, осуждал парламент за медлительность в деле реформ. В начале 1650 года он явился в Серри и там сразу сблизился с диггерами.

Циничный, сластолюбивый, говорливый сверх меры, он расспрашивал Уинстэнли о делах колонии. Они встречались и говорили подолгу, в чем-то соглашались. Кларксон убеждал, что бог сделал все вещи добрыми, только человек делит их на добрые и злые; нет таких пороков, полагал он, как воровство, обман или ложь — ведь человек был создан творцом без всякой собственности, без «моего» и «твоего». Все общее, значит, каждый может брать себе все, что захочет.

Да, отвечал Уинстэнли, вот для этого-то, для уничтожения подобных пороков мы и вскапываем общинные земли, чтобы все могли жить своим трудом и не возникало нужды в обмане.

Кларксон отрицал рай и ад и вообще загробный мир в какой бы то ни было форме — и Уинстэнли согласно кивал головой: что мы можем знать о существовании за чертой смерти? Он соглашался и тогда, когда Кларксон говорил о возможности всеобщего спасения и о том, что Библия отнюдь не является непогрешимым, абсолютным авторитетом. Об этом и Уинстэнли уже писал в своих первых трактатах.

Они сходились и в том, что падение монархии Карла Стюарта открыло новую страницу в истории человечества, что это только начальная стадия в преобразовании мира. И в том, что бог ныне пребывает в бедняках, а богатство, начавшееся с частного присвоения земли, породило все несчастья в мире, все пороки, всю кровь — от праведного Авеля до крови недавно расстрелянных левеллеров.

Но выводы из этих сходных мыслей у них получались разные.

— Богатство неправедно, — говорил Кларксон, — значит, можно грабить и красть.

— Нет, — отвечал Уинстэнли, — богатство неправедно, значит, не надо присваивать ничего чужого, а вместе трудиться на общей земле, чтобы питаться плодами труда рук своих в справедливости.

— Все равны, — говорил еще Кларксон, — значит, не будем трудиться, как не трудятся лорды, будем жить в праздности и веселье и уповать на счастливый Кокейн, где жареные утки сами летят в руки, а реки текут медом и молоком.

— Будем трудиться в равенстве и свободе, — повторял опять Уинстэнли, — и своим трудом создавать мир и счастье на земле.

Он приглашал рантеров, пришедших вместе с Кларксоном, присоединиться к их свободному и радостному ТРУДУ, дабы жить в справедливости. Но Кларксон и ему подобные не хотели трудиться. Беспечная и разгульная жизнь бродяг нравилась им куда больше, чем благородная, самоотверженная скромность диггерской жизни.

— Вы хотите жить в разуме, — ворчал в ответ Кларксон, разум и есть дьявол; он любит себя превыше всех других и захватывает власть над собратьями по творению…

Кларксон не встретил поддержки у диггеров. Они не променяли выстраданную многими месяцами труда, совместных мучений и борьбы жизнь на легкое, бездумное, лишенное светлой идеи рантерское существование. Они, эти несчастные бедняки, едва ли и евшие каждый день досыта, остались верны идеям своего вождя Уинстэнли.

Видя свое поражение и, может быть, завидуя авторитету Уинстэнли среди бедняков округи, Кларксон заявил, что тот собрал диггеров в коммуну потому, что в сердце его царят себялюбие и тщеславие. С помощью вскапывания общинных земель он хочет привлечь на свою сторону народ, дабы возвеличить свое имя среди бедных обитателей страны. «Все, что говорят и делают диггеры — ложь», — решил он про себя и заключил, что прекрасно может обмануть их и жить среди них процветая и не попадая под плеть закона.

Позже, уже после ухода из Кобэма, Кларксон был арестован и приговорен к месячному тюремному заключению и изгнанию за пределы республики за трактат «Единое око; все свет, тьмы нет, или свет и тьма — одно». Трактат бесстыдно проповедовал распущенность и моральную вседозволенность. Он был сожжен рукой палача. Сам же Кларксон из Англии никуда не уехал. Он продолжал скитаться, выдавая себя за профессора астрономии и физики, занимался магией, пытался лечить больных, пока наконец не примкнул к мистическому и далекому от насущных проблем дня движению Лодовика Магглтона. Умер Кларксон после реставрации, в 1667 году, вновь примкнув к победившей англиканской церкви.

Пока же рантеры продолжали будоражить обитателей Кобэма и навлекать гнев на себя, а заодно и на диггеров. Уинстэнли решил открыто размежеваться с ними. В феврале 1650 года он пишет памфлет «Оправдание тех, называемых диггерами, чья цель — всего лишь сделать землю общей сокровищницей, или Некоторые основания, выдвинутые ими против неумеренности в использовании дара творения или необузданной общности женщин, что носит название рантерства».

Царство рантеров, писал оп, царство внешнее, предметное, подверженное порче. Их радость состоит в пище, питье, удовольствиях и женщинах. Так что внутренний их человек не может успокоиться, пока