Настоящие индейцы - Олег Дивов

— Ну Патер… хваткий парень, своего не упустит. Улучил минутку, надо же. А потом, стало быть, можно и на кол со спокойной душой посадить.

— Нет! — гневно воскликнула Санта. — Ты не знаешь наших законов! Делла, если ты согласишься, тебя не казнят. У нас нельзя помиловать того, чья казнь уже назначена. Но пленника можно подарить. Тот, кто берет пленника себе, платит виру тем, кто поймал его, и тем, кто назначил казнь, и поступает с пленником как хочет. Еще пленник может отказаться.

— Мне сказали, что отказаться нельзя.

— Потому что царь, — согласилась Санта. — Поэтому по закону тебе дали три заката на раздумье, а потом придут и сделают так, как захочет царь. Если не царь, отказаться можно. Делла, я хочу тебе сказать очень важное. Когда за тобой придут, покажи на всех нас и скажи, что мы твои слуги.

— Зачем?

— Если господину дают жить, то его рабов не казнят. С рабами всегда поступают, как с их господином.

— Но вы ж не рабы.

— Слуги — те же рабы, только не навсегда. Тан и так твой слуга по слову, ему командир приказал, он послушался. А про нас скажи. А еще я тебе вот что советую. Когда мужчина берет женщину, он по закону берет ее со всем, что у нее есть: с ребенком, который еще не вышел из живота, со скотом, одеждой, золотом и рабами. Это все будет его. Если он женится, а потом захочет отдать жену другому, то все, что он взял с ней, остается у него, а он даст ей другое приданое — какое захочет. А если берет в наложницы, то через три года должен отпустить ее или взять в жены по закону. Если отпускает, то со всем, что у нее было, когда он брал ее. Если ты родишь ребенка раньше, чем через десять месяцев от первой ночи, то он считается твоим, и ты сможешь забрать его. Даже если ты родишь раньше времени, но от господина, все равно ребенок твой. А если позже — то ребенок останется с господином. Ты чужая, поэтому царю нельзя на тебе жениться просто так. Но если ты родишь ребенка, про которого все скажут — его отец царь, и он будет мальчик, то он будет царевич, а царь сможет жениться на тебе, и ты будешь царицей. А если девочка, то она будет царевна, но царю не разрешат жениться на тебе.

Мне люто захотелось удавиться.

— Понятно, — убито сказала я. — На одной чаше весов — моя гордость, достоинство и личность. На другой — жизни нескольких людей. Ничего, что я индейцев для краткости людьми называю?

— Нет, — ответила Санта серьезно, — у тебя нет весов. Потому что через три заката за тобой придут и уведут в царский шатер.

Я молчала. Я не ксенофоб нисколько, честное слово. Просто моя терпимость к инородцам и глубинная уверенность, что они такие же достойные и разумные, не распространяется на спальню. Спать я предпочитаю с мужчинами своего биологического вида. И вот хоть бейте меня — не только своего вида, но и своего цвета кожи. К возрасту и национальности я уже не так критична. Я ни капельки не осуждаю женщин, выходящих замуж за инородцев. Ну, любовь зла, полюбишь и козла, это всем известно. А вот про себя могу точно сказать: я сдохну от отвращения, если в меня вторгнется с понятными намерениями нечто чуждое. От отвращения к себе. Я прокляну свое тело, оказавшееся таким неустойчивым ко взлому. И за то, что оно делает мою личность беззащитной.

— Когда тебя приведут, царь спросит тебя, есть ли у тебя приданое. И ты скажи: есть слуги, они в плену с тобой были. Тогда приведут нас, и у каждого спросят: кто свободный, а кто слуга. Мы скажем, что мы твои слуги. Только если мы так все скажем, то нельзя лгать. Ничего, там, — она показала пальцем на небо, — мы будем твоими слугами за деньги. А Тана ты отпустишь, потому что у него контракт в армии. Но когда контракт кончится, он придет и тоже будет служить тебе за деньги. Тогда Духи скажут: хорошо сделано.

— Санта, проблема в том, что я не так уж богата и не могу содержать слуг.

— Так тебе царь даст много денег на прощание. Так принято. Ты будешь вельможей, а вельможе прилично иметь верных слуг-индейцев. Я умею вести дом, принимать гостей, воспитывать детей. Моника будет кухарить и убираться и еще шить. А Кер умеет водить машину, самолет и еще стрелять. Индейский мужчина — всегда хороший слуга. Он не соглашается служить, если не хочет, даже если его за отказ казнят. А если соглашается, то он хочет служить. Он будет почтителен к твоим старикам и безжалостен к твоим врагам. Тан будет слушать его приказы, потому что он младший.

— Так, секундочку, — спохватилась Дженни, — а что здесь делают слуги? Сказать-то не проблема, но нас же разоблачат!

— Не-ет, — Санта чуть улыбнулась. — Слуга делает то, что велит господин. Только спать на постели господина нельзя, и есть раньше него. Я научу.

— А что, выход, — сказала Дженни. — Дел, тебе лишняя служанка в моем лице не пригодится? Если что, я дипломированная медсестра с опытом работы. Запросто можно сказать, что ты — женщина-воин, а я знахарка из твоей свиты. А могу быть секретарем, стаж пять лет в корпорации, рекомендации в порядке. Образование у меня нефедеральное, но зато два диплома, а еще я старательная и быстро адаптируюсь.

Я не могла выдавить ни слова. У меня не было даже права упрекать их в том, что они не сомневаются: я обязана принять и вытерпеть грядущее унижение. Потому что для них это единственный шанс спастись от казни, несправедливой и жестокой.

— Хорошо, — проскрипела я, — когда меня спросят, я скажу, что вы пятеро — мои слуги.

— Я ослышался, или на женской половине полным ходом идет набор персонала? — слабым голосом окликнул Гай Верона. — А какие вакансии?

Я чуть откинула голову, чтобы слышали все:

— У меня нет особого выбора, что делать. Удавиться или лечь под царя. Но можно воспользоваться ситуацией и выторговать для всех помилование. Все, кто хочет назваться моим слугой и придумать, чем он у меня занимается, считаются моим приданым, а потому казни не подлежат.

— Ага, — заинтересованно протянул Гай и подвинулся ближе. — Я не ксенофоб, осуждать не стану, опять же, тут другие вопросы решаются…

— Даже не надейся, что я стану тебе прислуживать, — горделиво заявила Ида. — Я знаю, зачем ты все это затеяла. Готова даже индейской подстилкой быть, лишь бы меня унизить. Только не дождешься. Я из хорошей семьи и жена благородного человека. Не тебе, быдлянка, мной командовать.

Я вздохнула. Удивительный все-таки человек Ида Рафферти.

— Дел! — окликнул Макс. — Имей в виду. Хоть командиром личной гвардии, хоть навигатором. Правда, Патрик сильно пожалеет об этом решении. Я отсюда не стронусь, пока ты не уедешь. А держать в непосредственной близости от себя дерьмо вроде меня… опасно для царского здоровья.

— Макс! — оскорбленно воскликнула Ида. — Ты что?! У тебя совсем нет гордости?!

— Ида, помолчи, — осадил ее Макс. — Дел, за Иду не беспокойся, я объясню ей.

— Ты уже ей объяснил! — не выдержала я. — Сейчас были бы в сотне километров отсюда, если б ты умел объяснять!

— А если она такая гордая, пусть отправляется на казнь, — заявила Дженни. — Что за дела, она такая вся из себя, ее тут на руках должны носить и спасать, всячески ублажая ее самолюбие?!

— Меня, в отличие от вас, не казнят, — с торжеством сказала Ида. — Мне так и сказали. Потому что я ношу ребенка, зачатого на священной земле.

— Конечно, тебя не казнят, — ответила Санта. — Ты родишь, через год ребенка отберут и заколют на алтаре, а тебя удавят и выбросят в лес.

У Иды вытянулось лицо, пошло красными пятнами.

— Что вы меня тут запугиваете?! Да вы сговорились! Вы нарочно треплете мне нервы, чтобы я скинула ребенка! У вас такой план! Я в суд подам, как только прилетят спасатели! Я вас всех засужу! Всю жизнь по тюрьмам таскаться будете…

— Заткнись, — велела ей Санта таким тоном, что Ида действительно заткнулась. — Если кто-нибудь из пленных возьмет тебя в жены по нашему обычаю, то ты будешь принадлежать ему, а он — служить Делле. И Гаю не надо ничего говорить, потому что он был рабом и принадлежал Монике, потом Кер назвал его слугой по слову, а Кер будет служить Делле.

У меня внезапно закружилась голова, мир перед глазами качнулся и поплыл. Голоса женщин куда-то удалились, вместо них появился однотонный звон в ушах. Я вдохнула раз, другой…

На лицо упали капли. Я моргнула несколько раз, заставила себя вынырнуть из мглы, в которой не было ни боли, ни страха, ни дурноты, ни самого страшного — всепобеждающего идиотизма. Надо мной на корточках сидела Моника с баклажкой воды.

— Пей, — сказала она.

Я сделала несколько жадных глотков. Желудок отозвался коликой, но я заставила его удержать жидкость.

Чуть поодаль Санта, уперев руки в бока, ругалась со стражей. Она говорила так быстро и с такой экспрессией, что я не разбирала и трети ее слов. Слева, демонстративно сжав губы, восседала Ида с мокрыми от слез щеками.