Инфракрасные откровения Рены Гринблат - Нэнси Хьюстон

Она выходит, не придержав за собой дверь.

«Если не вспомню, как будет по-итальянски марка, объясняться жестами не стану! Глупо покупать марки для ненаписанных открыток».

Рена как сомнамбула переходит дорогу, ее мозг зациклился на себе. И вот она уже стоит у окошка и улыбается, как нормальное человеческое существо: Francobolli, per favore![213]

Медицинская пауза все длится и длится, растягиваясь во времени из-за нерешительности ее отца. Она ждет, стараясь не раздражаться, томится на углу улицы Гарибальди, читает текст на мемориальной доске… и сразу забывает о великом патриоте.

Тридцать пять минут спустя пара выходит, и конец дня оборачивается кошмаром. На покатых улицах рядом с «Овечьими воротами» — Porta Ovile — трещат мопеды. Наглые подростки — им нет и шестнадцати! — устраивают адский тарарам. Узы Согласия разорваны. Темнеет. Симон в бешенстве — дочь без него прочла оду Гарибальди. Солнце скрылось за плотными облаками. Воздух перенасыщен человеческими выделениями — отработанными газами, запахами и мелочными склоками. «Кэнон» бьется, бьется, бьется о ее солнечное сплетение — почему ты не работаешь, почему ничего не видишь, почему больше не хочешь ничего замечать вместе со мной? Они долго блуждают по зловонной Сиене, а когда находят наконец свою машину, видят на ветровом стекле под дворником штрафную квитанцию.

Пусть мир катится к черту!

Всю дорогу до пансиона они так тяжело молчат, что Рена не выдерживает — включает радио и слушает новости на итальянском.

На первом месте — сообщения о ситуации во Франции. Комментатор на бешеной скорости выдает цифры: число maccine bruciate[214] в каждом городе, число feriti[215] полицейских и манифестантов arrestati[216]. Рена не все улавливает, но ее сердце срывается в галоп. Обессилевшие Симон и Ингрид дремлют на заднем сиденье.

Мирное жилое предместье. На этот раз они без труда находят нужный дом — увы, без Гайи! Хозяйка, молодая мать семейства, резвая блондинка, но… «Душевые вот здесь… понятно…»

Час спустя они выходят полюбоваться полной Луной (почти полную и почти чистую она видела со Старого моста сто лет назад) и поискать — разумеется, я на машине — какой-нибудь ресторан.

— Здесь — нет… Там? Нет… Может, туда? Разворачиваемся… Вон, смотрите!.. Налево, быстрее!

Парень, переходивший на другую сторону улицы, подпрыгивает и ускоряется.

— Не делай так! — восклицает Симон. — Ненавижу, когда так делают!

Рена вздрагивает, услышав слово «ненавижу». (Воспоминание о 1975-м: «Ты меня ненавидишь! — Не тебя, а твое вранье. Тот факт, что ты воруешь, прогуливаешь школу, плетешь нам с мамой небылицы. Вот что, Рена, я хочу отправить тебя на консультацию к психиатру, он очень хороший доктор…» Уже три десятилетия мы с этим человеком причиняем друг другу боль…)

— Прости, папа, но я веду плохо знакомую мне машину в чужом городе. (И Вергилий у меня хреноватый.)

Симон извиняется:

— Я, видишь ли, постарел и стал опасаться машин.

Отец и дочь огорчены, оба раскаиваются.

Рена паркуется у обочины, и старики вылезают. Ингрид стучит по стеклу:

— Здесь остановка автобуса, тебе придется отъехать, два штрафа в один день это уж слишком.

Симон взмахом руки указывает на парковку напротив. Разворачиваться здесь нельзя, и Рена пытается обогнуть треугольную площадь, но застревает среди машин. С десяток итальянцев кидаются к «рено» и хором дают советы. Она заводится, неудачно сдает назад, задевает «ауди», добровольные помощники вопят, понимают, что она иностранка, переходят на плохой английский и… эта капля переполняет чашу ее терпения. Она опускает стекло, делает оскорбительный жест.

Выбравшись из созданного ею самой затора, Рена проезжает вперед и видит знак разворота. Правая нога дрожит, машина дергается, она ударяется о руль, «рено» вопит, напоминая о непристегнутом ремне… До места, которое благородно сторожит Симон, Рена добирается в истерическом состоянии.

— Ты, кстати, могла остаться там, — с улыбкой сообщает он, пока дочь запирает дверцы. — Автобусы после восьми вечера не ходят.

Ничего не случилось, совсем ничего. Но Рене хочется заорать, ударить этого старика, отругать, схватить за плечи и трясти, пока не вывалятся зубные протезы, а потом рухнуть на асфальт у его ног.

Fazzoletto[217]

Меню изучается невозможно долго, канадские доллары пересчитываются на евро, начинается спор (примерно трехсотый на ее памяти) о ложном друге pepperoni, виде колбасы в Северной Америке и перце в Италии. Ну слава богу, заказ сделан.

Симон вдруг поворачивается к дочери и говорит:

— Очень красивый у тебя шарф!

Пауза. Она справляется с чувствами и подает реплику:

— Мне он тоже очень нравится.

Разговор продолжается.

Он и подарил тебе этот шарф… — шепчет Субра.

«Верно, лет десять назад… Сам выбрал, сам тщательно упаковал эту бархатную штучку в красно-лилово-синих тонах и послал по почте, присовокупив поздравительную открытку, как делал все годы. И стал ждать ответа. Не дождался, огорчился и много месяцев спустя спросил: “Шарф тебе не понравился? — Ну что ты, он прелестный! Ты разве не получил моего письма с благодарностью? — Нет”. Судя по выражению лица, он не поверил, и теперь, надевая несчастный шарф, я всякий раз думаю не о человеческой милоте моего отца, а о его подозрительности. Я специально набросила шарф на плечи на наш последний ужин в Сиене… а он, оказывается, забыл историю этой вещи».

Приносят пиццу, и разговор оживляется, Рене становится жарко, она сбрасывает злосчастный шарф и конечно же забывает его в ресторане.

А замечает это, только вернувшись в пансион. Нет! Так не бывает!

Она запрыгивает в машину, несется, как сумасшедшая, влетает в ресторан, спрашивает, задыхаясь: «Вы не находили?..» Нашли, нашли! На пути к машине она плачет горючими слезами.

Не от облегчения.

Sacco di Siena[217]

Рена привычным жестом направляет пульт на дверь и… А где щелчок?

Глупость какая-то! [218]

Стоп, — командует Субра. — Успокойся, ты торопилась и забыла запереть…

«Скорее всего, — соглашается Рена и открывает дверь.

Но. Черт. Но. Черт. Тихо. Тихо. Нет. Подумай. О нет. Где мой рюкзак, куда подевался мой рюкзак, что я сделала с проклятым рюкзаком?»

Уймись, Рена! — Голос Субры звучит жестко. — Ты не могла оставить рюкзак в незапертой тачке. Он спокойненько лежит в номере и ждет тебя.

«Нет, я брала его с собой».

Значит, он в ресторане.

«Ну да, конечно: официант вернул мне шарф, а я в благодарность отдала ему рюкзак! Чушь собачья! Проклятье, что я с ним сделала?!»

Рена сосредоточивается, молчит несколько минут, пытаясь заставить свой мозг признать правду.

«Я действительно это сделала?»

Судя по всему —