Партизаны - Ян Лысаковский

Минуту спустя между деревьями начали вздыматься султаны разрывов.

— Хотя бы зацепиться за этот проклятый лес! — Рыбецкий ударил кулаком по ящику, на котором лежала карта.

— Надо двинуть Сергея, — предложил Коваль.

— Надо, — согласился Рыбецкий. — Пусть попробует прямой наводкой, и тогда увидим.

— Пойду к ним. — Антони встал, поправил ремень. Орудия стояли неподалеку, укрытые в молодом леске.

Подпоручник Сергей Лисович любил порядок. Расчеты окопались, возле каждой пушки лежали снаряды. Командир батареи то нетерпеливо вышагивал взад и вперед, то останавливался под деревом, на котором сидел наблюдатель, то подходил к расчетам. Он знал, что его держали для самой трудной минуты. Мысль об этом вызывала удовлетворение, но одновременно и пугала его. Боялся не за себя: воевал от начала войны и, видимо, был удачливым: смерть обходила его стороной. Он беспокоился о людях. Вел батарею от Вислы, у него были хорошие артиллеристы, неплохие кони и безотказные пушки. Во время наступления на Варшаву он не имел потерь, до Быдгощи дошел тоже неплохо. А теперь придется драться до последнего… Уверенность в этом росла в нем с каждой минутой.

— Ситуация вам известна. — Коваль посмотрел на Сергея, как бы желая убедиться, слушал ли тот с достаточным вниманием. — Вы наша главная огневая сила. Роты залегли, не могут подняться под пулеметным огнем, а значит…

— Понимаю, — Лисович кивнул головой, — значит, прямой наводкой?

— Вот именно.

— По дзотам?

— Да. Прямо по амбразурам.

— Успеем ли хоть раз выстрелить? Наступать на дзоты по полю…

— Все зависит от вас.

Сергей глубоко затянулся табачным дымом, бросил окурок под ноги, затоптал его. Сдвинул шапку на затылок.

— Пойду посмотрю…

Через пару минут расчеты уже выкатывали орудия.

Коваль подошел к первому. Командир орудия, рослый детина с большими усами, посмотрел на Антони:

— Гражданин поручник, вы идете с нами?

— Да.

— Мы сами управимся.

— Пройду немного. Людей укрыть за щитком, снарядов — сколько унесете. В кустах покажу вам цель.

Вначале все шло гладко. Снегу было мало, земля промерзла, и орудие шло хорошо. Однако возле кустов оно вдруг прочно застряло.

— Надо бы потянуть, — с отчаянием в голосе проговорил один из артиллеристов.

Смотрели друг на друга, понимая, что только жидкие ветви кустов заслоняли их от немецких пулеметов. Никому не хотелось покидать свое пусть относительное, но все же укрытие. И тогда Антони вышел вперед. Так у них было всегда. Либо он, либо Рыбецкий выходили вперед, чтобы легче было подняться остальным. И теперь, когда он взял трос, возле него появился худенький молодой артиллерист. И тут же другие… Хрустел смерзшийся снег, трещали кусты. Антони кивнул командиру орудия, и они двинулись к краю зарослей. Коваль указал цель. На опушке леса среди молодых деревьев виднелся маленький пригорок. Разрывы мин разворотили землю, изуродовали деревья.

— Вон то черное пятно? — спросил командир орудия. — Смотри лучше. Видишь срезанное дерево?

— Вижу.

— Два пальца влево — амбразура дзота.

— Там есть еще что-то.

— Черт возьми! Ничего.

— Надо быть до конца уверенным и уничтожить с первого выстрела, — сказал капрал, — иначе храни нас матка боска Остробрамска.

— Молиться будешь потом, а сейчас надо стрелять.

Над полем косо взметнулись несколько ракет, батареи накрыли снарядами передний край обороны немцев, снова застучали пулеметы. Расчет выкатил орудие из кустов, быстро развел лафет, щелкнул замок. Наводил сам командир орудия. В щит ударил осколок, а он спокойно манипулировал прицельным приспособлением. Раздался звон в ушах, сошники лафета сильно врезались в землю, снова лязг замка — и выстрел. Рядом стреляли другие орудия, торопливо, как бы соревнуясь с пулеметами. Пули взрывали землю, разворачивали кочки. Наводчик махнул рукой, подскочили артиллеристы и передвинули орудие влево. Снова последовали быстрые выстрелы. Видимо, попали, так как пехотинцы уже поднимались в атаку.

Антони почувствовал огромную усталость. Вытер лицо рукавом, сел прямо на снег. Трещали автоматы, пулеметы били резко, лихорадочно. Ничего не было видно, но пехота, судя по всему, уже достигла опушки леса. Неожиданно послышался треск сучьев: через кусты продирался какой-то солдат, без шапки, лицо искривлено гримасой.

— Все, — прохрипел он, — все…

— Что случилось? — вскочил Антони.

— Там… — Солдат показал рукой назад.

— Из расчета первого орудия, — запинаясь, произнес капрал.

Погибли… Пушка стояла, слегка наклонившись набок. Взрывом мины дальше других отбросило хорунжего Вавжонкевича. Капрал Михаляк как будто уснул: маленький кусочек металла попал ему в висок. Возле орудия стонали двое раненых. Артиллеристы в тяжелом молчании отнесли их в кусты, подобрали убитых.

Оставшийся в живых немного успокоился. Он говорил быстро, заикаясь:

— Один раз выстрелили… Только раз. И сразу же нас засекли… Хорунжий приказал заряжать, и тут разорвалась мина.

Коваль кивнул головой и отправился краем кустов к другим орудиям. Потери были большими. Тяжело ранило Лисовича, половина расчетов вышла из строя, уничтожена четвертая пушка.

— Раздолбали нашу батарею, — с отчаянием сказал хорунжий Лукша. Губы его дрожали. — Такие потери…

— В стрелковых ротах уже давно осталась только половина боеспособных штыков, — резко прервал его Коваль. Старался быть суровым. Жалко людей, это правда, но плачем делу не поможешь. — Принимай командование. У тебя еще есть две пушки, окопайтесь хорошенько…

Антони посмотрел на поле. Пехота вела бой уже на опушке леса. Теперь пора в штаб.

— Не очень продвинулись. — Котьвин скривился, как будто у него болели зубы. — Захватили один дзот и кусочек леса.

— Потери?

— Большие. Бытневский погиб, Сушко потерял заместителя, а Лизьенко — командира взвода. Вот донесения.

Антони выругался. Триста метров за день боя, а людей потеряли, как при освобождении целого города.

— Где командир?

— Пошел с пехотинцами.

— Что теперь будем делать?

— Ночью поправим положение, а утром снова попробуем. А как дела у артиллеристов?

— Тоже трудно… — Антони рассказал начальнику штаба о батарее Лисовича.

— Вот так, — вздохнул Котьвин. — Однако благодаря им мы наконец вошли в этот проклятый лес.

Связной подсунул Антони котелок с остывшим супом. Коваль ел без аппетита, так как очень устал. Да, закончилась подвижная война, быстрые марши, короткие бои и продолжительные преследования. Теперь наступила трудная, кровавая военная работа. Несколько сотен метров в день на брюхе по мокрому снегу, кровь, трупы, грязь… Как сказал пленный два дня назад? Поммерштеллюнг? Поморский вал. Нашпиговали леса и берега озер дотами, минами, заграждениями. Надо их брать с автоматом и гранатой. На карте сплошные немецкие названия, сидели здесь черт знает сколько лет. Считая от довоенной границы, здесь уже Германия. Да, именно на этой старой границе он рассказывал людям о древних исконных польских землях Пястов, на которые привела их военная дорога.

И все же они не ожидали, что начавшееся в половине января наступление так быстро приведет их прямо сюда, в Поморье. Еще недавно они стояли в обороне на Висле… Потом брали Варшаву. Порой казалось, что это было вчера.

Он никому не передоверил тогда этой почетной обязанности — прочитать обращение к войскам в связи с предстоявшим наступлением. Сам обошел все роты, зачитывал в полный голос, чтобы резкий зимний ветер не заглушал слова. Люди толпились вокруг, каждому хотелось услышать все до единого слова. Все знали — перед ними Варшава. О ней говорили всегда: в Сельце, потом в эшелонах, в Сумах и Киверцах и на последнем этапе наступления. Всматривались с плацдармов в стрелявшие искрами пожары, окутанный дымом левый берег. В то время Варшава казалась им близкой… Они еще не знали, сколько друзей утонет в Висле, сколько трупов и разбитых лодок уплывет туда, к Модлинову…

Зима была тяжелой. Тесные сырые землянки, скудное питание, истрепанное обмундирование, расползавшиеся сапоги. И борьба… Не только с фашистами, но и за народную власть. Антони никому не признавался, но нередко ему казалось, что они не выдержат, ибо поднялись на дела, которые выше их сил и возможностей. Коммунистов мало, в течение ряда лет людей обрабатывала вражеская пропаганда. Нередко наталкивались и на открытое сопротивление… Когда останавливались в деревнях, по хатам часто собирались крестьяне и солдаты. Говорили о войне, о разделе земли, о том, что было и что будет. Приходили и такие, которые хвалили солдата за мужество, а потом начинали гнуть свое. Чего только там не было… И вера, и отчизна, границы, форпосты, правительство, конституция, выборы, подполье различных мастей. Антони любил такие беседы, иногда говорил сам, спорил, высказывал свои идеи, потом всегда внимательно слушал. Антони знал: польского солдата не проведешь на сплетне о русском командовании, о польской армии только-де по названию. Он того русского видел рядом с собой в окопе, учился у него бить фашистов, вместе с ним умирал, лежал в одном госпитале…