Распутье Воронов - Анджей Сапковский

чад свечей и воска, заглушаемый резким запахом лекарств и эликсиров. И ароматы благовонного мыла.

Спиной он ощущал мучительно твёрдый стол, на котором лежал. Потом эта твёрдость вдруг исчезала, и он уплывал в глубину, погружался, тонул. Тонул утешительно, потому что боль тогда прекращалась. На минуту.

Вокруг были световые волны. И голоса. Неясные, искажённые отзвуком, эхом, как из-под воды — или поверх воды, словно это он был под водой.

— Да уйдите вы все отсюда, тут же повернуться негде! Пусть останутся только те, кто имеет отношение к медицине!

— Похоже, это я.

— Прекрасно. Остальных дам прошу выйти, будьте добры — вон отсюда.

— Пойдёмте, девочки, помолимся.

— Слушаемся, матушка.

— Как же они его искалечили… И ведь это были люди, не чудовища.

— Потому что этот молодой ведьмак вместо того чтобы сражаться с монстрами, всё время не ладит с людьми. То он их, то они его… Впрочем, это неважно.

— Давай сюда руки, дезинфицируем. Это что, спирт? Отлей немного в рюмку.

— Кровотечений нет…

— Разве что внутренние, потом проверим. Ощупай ему голову. Не чувствуешь никаких вмятин? Ему очень повезло, голова сильно побита, но череп, похоже, не повреждён. Но почему у него судороги?

— Посмотри на его глаза. Зрачки в разные стороны…

— Лёд! Нужен лёд, много льда… Стой! Некогда. Дай мне это ведро, я превращу воду в лёд заклинанием.

— Пульса нет! Проклятье, пульса нет!

— Прислушайся как следует. Это же ведьмак. Для него двадцать ударов в минуту — норма. После эликсира — от десяти до пятнадцати.

— Рана на лбу глубокая, надо зашить. Лучевая кость сломана, со смещением. Я должна вправить. Помоги мне… Молодец. У тебя хорошо получается. Ты когда-нибудь это делала?

— Делала, дорогая наставница, делала. Не раз.

— Что с ним?

— Потерял сознание. От боли.

— Я не успела обезболить… Ну, ладно, всё сделано. Теперь руку надо обездвижить. Шины и бинты тут найдутся?

— Найдутся. Это же лечебница. У нас тут всё есть.

— Пальцы и ладони страшно разбиты, опухают на глазах. Но, кажется, не сломаны… Запястья тоже целы… Но перевязать надо. Дайте мне бинты.

— Что с его ногой? Откуда такая рана? Это укус?

— Да, но железом. Железные зубы, с обеих сторон лодыжки. Я уже видела такие раны. Это был волчий капкан. Большая берцовая кость цела…

— Но малая берцовая сломана. Отёк увеличивается очень быстро…

— Кость не просто сломана. Она раздроблена… Не знаю, удастся ли избежать ампутации…

— Даже не думай об этом! Используй магию. И этот эликсир.

— Что это?

— Не спрашивай, применяй.

— Как пожелает госпожа жрица. Теперь я постараюсь нарастить кость, соединить сосуды и залечить мышечные ткани. Минутку, не мешай мне, я должна сосредоточиться, это трудное заклинание…

— У тебя кровь из носа идёт…

— Будь добра, вытри. У меня руки заняты.

— Ну, мы сделали всё, что можно было сделать. Остаётся только ждать. Но я надеюсь на лучшее. Организм молодой, к тому же ведьмак. А уход ему тут обеспечен прекрасный, я в этом убедилась… У нас с вами отлично получилось, уважаемая жрица. Замечательно. Дай сюда этот спирт.

— Меня зовут Нэннеке.

— Очень приятно. А я — Враи Наттеравн. Целительница.

— Первосортная целительница, добавлю. Истинная наставница.

— У меня была первосортная помощница. Я здесь останусь, с вашего позволения, ещё на несколько дней. Посмотрим, что будет, когда спадёт отёк.

— Погости у нас, мы будем рады. Как я догадываюсь, ты хорошо знаешь ведьмака?

— Я с ним знакома, он оказал мне услугу, я ему обязана. Подвернулся случай оказать ему ответную услугу. Я предпочла бы, чтобы обошлось без этого, но что поделаешь, случилось то, что случилось. Я этого опасалась. Этот ведьмак притягивает неприятности, как магнит.

— Хорошо сказано.

— Нэннеке…

— Слушаю.

— То, что ты использовала… Этот отвар… Наперстянка, бузина, ландыш, что-то ещё? Что это было?

— Ведьмацкий эликсир. Называется Чёрная Чайка.

— Вы его готовите? Здесь, в храме?

— Конечно. После нашего совместного медицинского приключения ты мне нравишься, Враи. Но рецепт я тебе всё равно не дам.

Иногда ему казалось, что он умер. А потом боль возвращала его к жизни.

А потом приходило завтра, и всё начиналось сначала.

Глава двадцатая

Не все погибло: сохранен запал

Неукротимой воли, наряду

С безмерной ненавистью, жаждой мстить

И мужеством — не уступать вовек.

Джон Мильтон, Потерянный рай

В воздухе пахло снегом. Ведьмак вздохнул глубоко, втянул воздух. Впечатление было такое, словно он получил удар ножом в лёгкое.

Всё ещё холодно, подумал он. Март, снега тают, но всё ещё холодно.

Он закутался в толстый плащ, сначала это была единственная мужская одежда, какой располагал храм. Неизвестного происхождения плащ нашёлся в закутке подвала. Он был не в лучшем состоянии. Выглядел он так, словно несколько лет служил пологом на угольном фургоне, а потом ещё пару лет — подстилкой в собачьей будке. Но его удалось почистить, он подошёл по размеру и неплохо защищал от холода.

От его собственной одежды не осталось практически ничего. Почти всё, в том числе его прекрасную куртку с серебряными накладками и голенища кожаных сапог пришлось резать ножницами в сентябре прошло года, когда он в плохом состоянии попал на стол в лечебнице храма. Немало времени прошло, прежде чем жрицы приодели и обули его, купив всё необходимое в городке. Некоторые из них умели шить и подогнали то, что не подходило. У них было много времени для этого. Ведьмак стал кое-как вставать с постели только в середине декабря. А потом потянулись долгие недели возвращения к здоровью и былым навыкам.

Кое-что из того сентября и последовавших за ним недель он не хотел помнить, хотел стереть из памяти. Боль, унизительная неподвижность в шинах, лубках и повязках, невозможность самому удовлетворить простейшие потребности. Начиная с самых простых, как кормление с ложки и поение через трубочку, и кончая менее обычными, но ещё более унизительными, когда Нэннеке или какая-нибудь из жриц брала его за член, чтобы аккуратно направить оный орган в стеклянную посудину с горлышком. Он не хотел помнить пробуждений с сухими, словно картонными губами, языком, словно осиновый колышек, и слюной, словно засохший столярный клей. Он не хотел помнить агонии переворачивания со спины на живот для лечения пролежней.

Потом он часто выходил наружу не только для оздоровительных упражнений. Он не хотел и не мог без отвращения смотреть на ложе, на котором провёл тринадцать самых ужасных недель в своей жизни.

Тающая изморозь капала с веток.

Когда он подошёл к конюшне, Плотва, как обычно, встретила