Распутье Воронов - Анджей Сапковский

на железо. Челюсти капкана захлопнулись и схватили его за лодыжку, острые зубы пронзили голенище. Боль принудила его сесть, бросить меч; он схватился обеими руками за челюсти, пытаясь раздвинуть их. Не смог, железо вонзилось глубоко, пружина не уступала. В то же мгновение кто-то выскочил из укрытия, схватил цепь ловушки и дёрнул её, потащил Геральта по земле. Геральт сложил пальцы в Знак, но кто-то сильно пнул его в локоть, помешал. Двое других выскочили из темноты, на ведьмака посыпались удары окованных палиц. Несколько попали по голове. По рукам, которыми он закрывался, он услышал, как хрустнула кость. По пальцам, он перестал их чувствовать. Боль затмила ему зрение.

Кто-то ударил дубиной по челюстям капкана, вбивая стальные зубы глубже в лодыжку, усиливая боль. Ещё один удар, зубы дошли до кости. Геральт не выдержал и закричал. Другая дубина ударила его по ключице, ещё одна по рёбрам, по колену, опять по рукам, по сломанным уже пальцам. И по голове. И опять по голове, очень сильно. Икры посыпались из глаз, а потом мир распался в пульсирующую мозаику.

— Хватит, — сказала Мериткселл. — Хватит, а то вы его убьёте. Если уже не убили! Он хоть дышит ещё?

— Дышит, дышит, — заверил Цибор Понти, срывая у ведьмака медальон с шеи. — Жив.

— Надо бы немного крови, — заметил Борегард Фрик. — Для более сильного впечатления.

— Раны на голове кровоточат сильнее, — с видом знатока рассудил Понти.

— Знание — сила, — Метрикселл встала коленями на грудь ведьмаку и с размаху полоснула ножом по лбу, под линией волос. В самом деле, кровь в тот же миг хлынула из раны, потекла волной, заливая лицо и шею. — Так хорошо будет? — Метрикселл встала.

— Идеально, — оценил Фрик. — Давайте посадим его на мула. Надо привязать, чтобы не свалился.

— И к воротам, к воротам. Пока не рассвело.

— Не уберегли, болваны, кхе, кхе, — маркиза Цервия Геррада Граффиакане раскашлялась, ударила тростью об пол и чуть не упала. — Вы допустили, кхе, кхе, — продолжала она кашлять, — что мой Артамон погиб. Из-за вашего недосмотра и вашей глупости от моего Артамона осталась мне только эта урна…

Мериткселл, Цибор Понти и Борегард Фрик слушали смиренно. Ни один не поднял склонённой головы, чтобы, следуя за взглядом маркизы, посмотреть на стоящую на камине урну с прахом чародея Артамона из Асгута. Урна была майоликовая, чёрная, украшенная гербом чародея — тремя золотыми птичками на синем поле, d'azur a trois merlettes d'or.

— По совести, — задыхалась и кашляла маркиза, — прогнать вас следует… Болваны эдакие, гнать вас прочь… Но есть у вас шанс искупить вину… Услужить. Слушайте мой приказ!

Трое склонились ещё ниже. Маркиза замолкла, ударила тростью об пол.

— Последняя воля Артамона, — зашамкала она беззубым ртом, — должна быть исполнена. Этот храм в Эльсборге и эти жрицы, сообщницы ведьмаков… Мой Артамон хотел, чтобы все они умерли страшной смертью. Именно так они и должны умереть, от огня и железа… И этот ведьмак-недоросль вместе с ними… А теперь слушайте, что прикажу…

— Откройте ворота, милостивые госпожи, — запричитала Мериткселл с неподдельным трагизмом в голосе. — Мы везём раненого ведьмака, молодого ведьмака, страшно израненного! Помогите!

— Пустите нас скорее! — Борегард Фрик, как оказалось, тоже мог бы сделать карьеру в театре. — Ведьмак еле дышит, он умрёт, если не поможете!

Маленькое окошко в воротах открылось, кто-то выглянул. Сидящий на муле охотника Геральт, собравши все силы, хотел крикнуть, предостеречь, но державщий его Цибор Понти затянул аркан у него на шее, задушил голос.

— Отворите, добрые госпожи, — надрывно стенала Мериткселл. — Ведьмак истекает кровью.

Засов скрипнул и заскрежетал, стукнула щеколда. Геральт, почти теряя сознание, перебитыми пальцами нащупал в кармашке на поясе амулет — металлический диск величиной с крону. Собрав оставшиеся силы, он трижды нажал на выступ — полудрагоценный камень гелиодор, известный также как золотой берилл.

Заскрежетали петли, створки ворот стали медленно открываться. Мериткселл и Фрик схватились за рукояти мечей.

Вдруг они услышали громкое жужжание, как бы звук некоего насекомого, переходящий в пронзительное крещендо. Перед воротами храма появился сияющий овал, в нём замаячил неясный силуэт. А потом из овала вышла невысокая женщина, одетая по-мужски.

Враи Наттеравн мгновенно сориентировалась в ситуации, поняла, что творится.

Из поднятых рук чародейки брызнул то ли туман, то ли марево, внутри которого роились крохотные искорки, вроде червячков-светляков. Враи прокричала заклинание, и туман окутал, а потом запеленал сначала морды лошадей, а потом головы всадников.

Все три лошади встали дыбом, две сбросили всадников наземь. Между тем мул под Геральтом отчаянно взбрыкнул и обоими задними копытами сильно врезал в пах лошади Борегарда Фрика. Фрик удержался в седле, но вопил, дико извивался, стараясь обеими руками стряхнуть с лица туман и светлячков, яростно нападавших на него, словно обозлённые пчёлы. Наконец, он сдался, повернул обезумевшего коня и с криком поскакал во тьму. Обе лошади без седоков помчались за ним с пронзительным ржанием. Цибор Понти и Мериткселл, лёжа на земле, кричали от ужаса и боли, беспомощно махая руками, отгоняя туман и жалящие их искорки. Наконец, оба бросились бежать, и бежали так быстро, что почти догнали скачущих за Фриком лошадей.

Один раз взбрыкнувши, мул, на котором сидел Геральт, успокоился. Несмотря на это Геральт обмяк и упал бы, если бы Враи Наттеравн не подбежала и не подхватила его, громко призывая на помощь. Ворота храма открылись, появились жрицы.

Но Геральт этого уже не видел. Он куда-то уплыл, далеко-далеко.

Глава девятнадцатая

Время рождаться, и время умирать; время насаждать, и время вырывать посаженное; время убивать, и время врачевать

Экклезиаст 3:2

Он просыпался во тьме и неподвижности. С горлом болезненно сухим и опухшим.

И просыпался в боли. Боль пронзала его, как копьё, раздирающими, пульсирующими спазмами, проходя от ноги к позвоночнику, в голову, в глаза.

Иногда он приходил в себя. Иногда снова терял сознание, но тогда ему снилось, что он приходит в себя.

Иногда ему казалось, что он умер. Потом он вдруг воскресал и думал, что сейчас умрёт. Ну, может быть, не сейчас, но завтра. Потом возвращалась боль, и он жаждал, чтобы так и было. Чтобы боль прекратилась, хотя бы с его смертью. Чтобы уже было завтра. Уже завтра.

А потом приходило завтра, и всё начиналось сначала.

Он мало что помнил из того утра.

Кто-то громко стонал, захлёбывался стоном. Прошло немало времени, прежде чем он понял, что это он сам стонет. Вокруг происходило движение, он видел это, мелькали тени, мигал дрожащий свет, он чуял