Наша улица (сборник) - З Вендров

Авнер Щупак, наряженный в казенное белье и огромный халат, в черном котелке, надвинутом на глаза, бы/ препровожден в участок двумя городовыми.

Третий городовой нес его мокрую одежду.

В участке Авнеру выдали проходное свидетельство и отправили на вокзал в сопровождении городового, который должен был проследить за тем, чтоб Авнер уехал "к месту прописки".

- Насчет незаконно проживающих наш полицмейстер строг, - сказал ему пристав, - всех отправляет по этапу.

Только благодаря моему рапорту о вашем героическом поступке и по моей личной просьбе он изволил выдать вам "проходное" и разрешить уехать за собственный счет. Что же касается вашего проживания за пределами черты оседлости, то не бойтесь: я так напишу рапорт, что вы отделаетесь пустяком, в худшем случае, небольшим денежным штрафом. Счастливого пути! Будьте спокойны, медаль вы получите без задержки, - утешал пристав Авнера, - об этом уж я позабочусь...

1911

ПОКИНУТАЯ ЖЕНА

1

Вы уж мне поверьте, волнения, огорчения, неприятности, которые в наше время причиняют дети, пером не описать!

У меня лично, видите ли, одна только дочь. Конечно, у меня есть еще одна дочь, но та замужняя и сама немало гсря хлебнула от своих детей... И два сына у меня есть, но от них-то у меня одни радости. Вы можете подумать, что им бог знает как повезло... До Бродских и Высоцких им, разумеется, далеко, но ничего - живут потихоньку: один арендует мельницу, а ко второму, младшему, хорошо относится клибанчицкий помещик, вот и перепадает кое-какой заработок. Говоря о детях, я главным образом имею в виду мою младшенькую, изза которой я поседел раньше времени. Не подумайте, что она у меня, как иногда бывает, неудачная. Ничего подобного! Такая удачная, что мало кто с ней сравниться может.

Нет, особой красотой она не блещет - маленькая, щупленькяя, черненькая, в материнскую родню пошла, но такая милая, такая живая, подвижная, прямо огонь!

А глаза - одним взглядом сжечь может! А уменье вести беседу, а ум, понятливость, способности: и пишет, и читает на разных языках - любою мужчину за пояс заткнет.

По здравому рассуждению, такая дочь должна бы доставлять родителям только радости, а тут наоборот - моя младшенькая доставила мне неприятностей, и забот, и хлопот во много раз больше, чем остальные трое детей, вместе взятые.

Ей всего двадцать четыре года. И она уже успела и овдоветь, и остаться покинутой женой, и снова сделаться невестой. Слышали такое? Как это может быть? - вы спрашиваете. Э-э, дружище, вижу, наивный вы человек. Чего только не случается в Николкиной России! Вот послушайте любопытную историю.

Моя младшая дочь - зовут ее Бейлкой - была курсисткой, на фельдшерских курсах училась. Как она оказалась на фельдшерских курсах в Москве, если она училась на акушерских курсах в Варшаве, я вам подробно расскажу в другой раз. Эту историю тоже стоит послушать. Пока остановимся на том, что она поехала учиться на курсы в Москву.

Ну что ж, учишься на курсах, - может быть, ты и права, может быть, в наше время девушке, в самом деле, следует быть самостоятельной, но где это сказано, что, обучаясь на курсах, надо забыть об отце и матери и месяцами не писать им ни строчки?

Первое время, когда она жила в Варшаве, мы еще иногда получали письмецо, открытку или сообщение, что она получила деньги, - все же кое-что знали о ней. Но с тех пор, как она переехала в Москву, - ни слова. Хоть бы раз обмакнула перо в чернила. Только одну открытку от нее и получили.

"Дорогие родители! - писала она. - Я нахожусь в Москве и хлопочу о поступлении на фельдшерские курсы.

Пишите мне "до востребования", потому что, пока я не поступлю на курсы, у меня не будет правожительства, а если нет правожительства, нет и постоянной квартиры.

Временно живу у знакомых. Когда устроюсь, напишу подробно. Будьте здоровы, чего и желает вам ваша дочь Бсйлка".

Вот и все письмо С тех пор как в воду канула. Прошел месяц, и два месяца, и три месяца, полгода прошло, а писем все нет и нет. Я пишу ей "до востребования", посылаю телеграммы - ни ответа ни привета. Можете себе представить, каково у нас на душе. Прежде всего, Москва есть Москва, куда там денешься без правожительства?

Во-вторых, я ведь знаю свою дочь - еще живя дома, она дни и ночи шлялась с какими-то стрижеными девицами и длинноволосыми парнями в черных косоворотках. Только и слышно было - массовка, забастовка, сходка. А там, вдали от родительских глаз, и вовсе море по колено. Я начал догадываться, что курсы вообще здесь не главное.

Главное - совсем другое, то, что пахнет Сибирью...

О чем тут долго толковать, я просто голову потерял.

Не попала ли она в тюрьму, а го и в Сибирь? Может быть, ее, боже сохрани, уже и на свете нет? Что только не случается в наше время!

Я-то еще ничего, я мужчина, креплюсь, скрываю свою тревогу, сокрушаюсь тайком, виду не подаю, а мать совсем извелась. Все время плачет, слезами заливается, - сердце болит, глядя на нее. А тут еще стала меня попрекать: зачем отпустил дочку в Москву и почему ничего не делаю, не еду искать ее? Легко сказать - бросай свое дело, за которое приходится держаться руками и ногами, и отправляйся искать иголку в стоге сена. Адреса у меня нет, вернее всего, Бейлка не прописана. Где она, я не имею ни малейшего представления, попробуй найди ее в Москве, в таком огромном городе!

Но моя старуха знать ничего не хочет - езжай и езжай! Что поделаешь мать! И она бы, конечно, добилась своего, если бы не пришла весть о дочери. Вот послушайте.

2

У нас в городе живет немец по имени Карл Винтер.

Сам он колбасник, и отец его, и дед, а может быть, и прадед тоже жили у нас в городе и промышляли колбасами.

Прожив столько лет среди евреев, он, верите ли, разговаривает по-еврейски, как мы с вами. Еврейские поговорки знает, шутки, обычаи. Безошибочно скажет вам, когда судный день, когда пурим, а когда праздник торы. Короче говоря, если бы не его дружба с пивной бочкой, не его красная шея и опухшее лицо, вы ни за что не угадали бы в нем немца.

Однажды этот Карл Винтер останавливает меня на улице.

- Здравствуйте, герр Ройтман! - говорит. - Поздравляю вас. Поздравляю вас, сват! И вас и себя поздравляю!..

И смотрит на меня своими маленькими смеющимися глазками: ну-ка угадай, мол, что я имею в виду!

Я стою перед ним и думаю: хватил, наверно, лишнего...

Кто его знает, что там бродит в его пьяной голове.

- С чем вы меня поздравляете, герр Винтер? Что вы хотите сказать?

- Очень просто, реб Меер. Мы с вами породнились, и нас следует поздравить...

И живот его колышется от смеха, и тройной подбородок, и толстые щеки... Человек прямо задыхается от смеха.

Я подумал: "Отведал бы ты моих горестей, ты бы не смеялся".

- Вам, господин Винтер, весело, - говорю, - вот вы и смеетесь, а мне шутки в голову не идут...

- Никаких шуток, господин Ройтман, - говорит он уже серьезно, - мы с вами породнились! Мой сын женился на вашей дочери, дай им бог счастья...

Я, все еще уверенный, что он пьян и болтает вздор, говорю:

- Адье, господин Винтер, мне некогда больше пустыми разговорами заниматься, - и собираюсь уходить.

Но он хватает меня за рукав:

- Не верите? Спросите мещанского старосту Пикарского. Он вам все объяснит.

Услышав эти слова, я почувствовал, что сердце у меня перевернулось. Не знаю, шутит он или правду говорит, но вся кровь отлила у меня от лица. Он же, наоборот, покраснел больше обычного, его маленькие глазки стали колючими, как спицы, и он вдруг рассвирепел:

- Ах, эта негодная социалистическая банда! Мой сын, ваша дочь - одна подлая шайка! Я хотел, чтобы мой сын стал инженером, а не колбасником, а он связался с этими проклятыми социалистами, которые только и знают что бомбы бросать, оставил университет и вдобавок женился на какой-то Бейлке, Рухке, Хайке, Сурке, черт их всех побери!

Сакраменто! Доннер веттер нох айн маль!..

Я не стал дослушивать его ругательства и побежал прямо к старосте узнать, правду ли говорит колбасник. Оказывается, все правда.

- Да, - сказал мне староста, - он вас не обманул.

Прибыли заверенные копии метрик и брачный контракт, заключенный между лютеранином Фридрихом Карловичем Винтером и еврейкой Бейлей Мееровной Ройтман. А раз все бумаги в порядке, мы обязаны вписать вашу дочь в паспорт Винтера как его законную жену.

Я, наверное, крепче железа, если не умер тут же на месте. А еще надо совладать с собой и виду не показать, чтобы моя старуха, упаси бог, ничего не заметила. Однако я решил принять меры. Раздобыв у старого колбасника адрес его сына, я накатал дочери такое письмо, которое могло бы тронуть даже камень.

Не прошло и двух недель, как почтальон принес мне ответ. Вот оно, это письмо:

"Дорогой отец! Твое письмо меня расстроило и огорчило. Мне очень больно, что мама из-за меня так много переживает, но поверь, дорогой отец, что напрасен твой гнез и твое недовольство мною - я не перешла в другую веру и переходить не собираюсь. Не потому, что я верую в еврейского бога. Нет, я вообще неверующая, и тем более мне противно отступничество от одной религии ради другой.