Наша улица (сборник) - З Вендров

И без лишних слов вывез из кабинета все, до последней мелочи - от зубоврачебного кресла до пинцета.

- Ничего не поделаешь. Дольше продлить платежи не можем, - это было все, что он нашел нужным сказать.

Зубоврачебный кабинет Пшепюрки и Петрушки закончил свое существование, и вместе с ним закончилась моя карьера зубного врача и зубного техника.

1941

ШВЕЙЦАРСКИЙ ПОДДАННЫЙ

Проходили недели и месяцы, а я все искал работу, любую работу, но тщетно.

Не знаю, какими путями все хозяева узнали, что у меня "длинный язык", что я не уважаю тех, чей хлеб ем, и вступаю в споры с клиентами.

"Он возразил самому Сидорову, московскому Сидорову".

Этого было достаточно, чтобы все двери оказались предо мной закрытыми.

Меня обычно епрашивали:

- Где вы раньше работали, молодой человек?

Я называл своих прежних хозяев: Пинкус и компания, Ротштейн и Клинковштейн... Особенно я надеялся на последних: что может служить лучшей рекомендацией, чем служба в такой солидной фирме?

- А, у Ротштейна и Клинковштейн а? Как ваша фамилия, молодой человек? Гм... Нет, молодой человек, служащие нам не требуются...

Все чаще и чаще приходили мне на память святые слова, которыми пан Липецкий проводил меня с последней должности: "Человек, который не знает, что клиент всегда прав, не годится ни для нас, ни для кого другого".

У меня не оставалось сомнения, что я попал в "черный список" и должен навсегда распрощаться с суконным миром. С тех пор как я был изгнан из царства сукна и шевиота, я перепробовал разные занятия: служил агентом у гравера и живописца вывесок, искал покупателей дтя какого-то фабриканта на визитной карточке, собирал объявления для вечернего листка, в котором никто не хотел объявляться, посылал корреспонденции в газеты, которые не платили гонорара, учился на зубного техника. Но после всех этих дел моим зубам работы все-таки не было.

Мое питание состояло главным образом из кисло-оладкого хлеба с изюмом, который я покупал у турка на углу улицы. Пять копеек стоил свежий хлебец и четыре копейки черствый - вчерашний. В большинстве случаев я покупал вчерашние хлебцы.

- Ничего, изюм на второй день не менее свеж, чем в первый, - острил рыжий парень, мой сосед по комнате, за которую мы, платили шесть рублей в месяц.

Этот рыжий парень, такой же полуголодный безработный, как и я, был весельчак.

Прихлебывая из чашки чай без сахара, он мне советовал:

- Мешай, мешай, внизу сахару много.

Внизу, под нашей комнатой, находилась бакалейная лавчонка.

Когда у нас не было керосина, чтобы вскипятить чай, он предлагал мне нашться холодной воды, а потом прислониться животом к горячей печке, вот и получится чай.

- Стол сервирован, ваше сиятельство! - торжественно возвещал мой сосед, раскладывая хлебцш на газете.

Когда нам не удавалось раздобыть десяти копеек на два кисло-сладких хлебца о изюмом, он раскладывал опять-таки на газете густо посыпанные солью ломтики черного хлеба и, низко кланяясь, приглашал:

- Солененького, уважаемый господин, для аппетита, пожалуйста!

Этот юмор висельника, возможно, был и полезен для пищеварения, но сытости нам не прибавлял.

Нужда заставила меня сделать попытку вернуться к моей старой профессии переплетчика, но и это оказалось безуспешным.

Первая переплетная мастерская, куда я вошел спросить о работе, находилась в подвале, скудно освещенном газовым рожком. Не успели еще мои глаза что-либо рачглядеть, как нос уже почуял смешанный запах кислого переплетного клея, мокрых пеленок, пота немытых человеческих тел.

В углу, у единственного оконца, только одна треть которого возвышалась над тротуаром, стоял за переплетным станком человек средних лет с лицом апостола - до прозрачности бледным страдальческим лицом в рамке черной бороды - и смазывал столярным клеем корешки книг, зажатых в пресс.

- Чего желает господин? - обернулся он ко мне.

Заметив мое замешательство, он истолковал его посвоему и торопливо заговорил:

- Господин может быть спокоен... Мы делаем любую работу, чего только господин пожелает. Мы переплетаем книги, мы делаем альбомы для коллекций образцов, конторские книги. За хорошее выполнение ручаюсь.

Мы делаем хорошо и дешево.

Я не нуждался ни в альбомах для коллекций образцов, ни в конторских книгах. Работа - вот и все, чего я желал.

Человек с лицом апостола украдкой осмотрел меня с ног до головы своими усталыми глазами, от жалости ли к самому себе или к моей особе невесело улыбнулся.

- Молодой человек, - из "господина" я сразу превратился просто в "молодого человека", - вы надо мной смеетесь, что ли? Неужели такой молодой человек, как вы, не может найти ничего лучшего, чем профессия переплетчика? Разве это профессия? Чахотка это, а не профессия. Нет, молодой человек, пусть бог пошлет вам чтоннбудь получше...

Удача не сопутствовала мне и в других переплетных мастерских. Хозяева патриархальные евреи в ермолках - недоверчиво косились на франтоватого паренька, ищущего работы.

Быстро окинув взглядом мою фигуру, от котелка на голове до острых носков ботинок, хотя и поношенных, но начищенных до зеркального блеска, они все как один старались поскорей отделаться от меня:

- Идите, идите, молодой человек. Нам самим нечет делать. Никаких подмастерьев нам не требуется...

У меня не оставалось уже ни одного знакомого, помимо тех, которые не могли устроиться на работу и сами голодали, кому бы я не задолжал полтинник, а то и целую трешницу. Больше занимать было не у кого, и мне волей-неволей пришлось обратиться к моему богатому родственнику Борису Левитину, хозяину собственного магазина в Москве.

Основой благосостояния Левитина являлось право жить в тех местах, где евреям жить было запрещено. Это право дал ему диплом провизора. И вот он нашел себе компаньона, богатого шкловского еврея Хоне Кушнира, не имевшего правожительства. Кушнир вложил в дело капитал, а Левитин - свои права. Таким образом, в Москве открылся новый оптовый магазин под вывеской "Б. Левитин и К°. Меха".

Между компаньонами существовало частное соглашение, по которому К°, то есть обладатель капитала Хоне Кушнир, получал шестьдесят процентов чистой прибыли, а Левитин, обладатель правожительства, - сорок процентов.

По моей просьбе Борис Левитин прислал мне ссуду в пятнадцать рублей и уже без всякой просьбы с моей стороны - "совет практичного человека", как добиться успеха в жизни.

"...Не пора ли расстаться с Лодзью, с этим прокопченным русским Манчестером, где на каждое место есть тридцать кандидатов с подтянутыми, как у тебя, животами. Послушайся меня, я человек практичный: за пятнадцать рублей, которые я тебе высылаю, купи железнодорожный билет и приезжай в Москву. А я уж постараюсь как-нибудь тебя устроить. В своем магазине не обещаю, это по многим причинам неудобно. Но не беспокойся - без дела ты ходить не будешь. Вопрос правожительства тоже не должен тебя волновать: станешь швейцарским подданным - и все тут. В Москве таких немало.

Каждый месяц отсчитаешь швейцару три или пять целковых - и будешь жить барином. Никакой прописки не надо. Если ты еще приедешь с доверенностью от купца хотя бы второй гильдии, тебе не страшен даже сам московский генерал-губернатор. Правда, такая доверенность дает право на проживание в Москве только в течение трех месяцев. Но где это сказано, что тебе надо немедленно прописаться? Твой паспорт вместе с доверенностью должны всегда находиться у твоего швейцара. Когда бы тебя ни задержали, ты "только что приехал" и сдал документы на прописку. Ну, тут и околоточному, конечно, придется сунуть в зубы пятерку, и живи себе дальше в Москве в полное свое удовольствие. Понял, что такое швейцарский подданный?

Короче говоря, приезжай поскорей в Москву. Человек должен думать о том, как устроиться в жизни, пока молод, - поучал меня мой практичный родственник - Бери пример с меня. Другой на моем месте весь век простоял бы за прилавком в Чужой аптеке, растирал бы порошки в атупке и разливал касторку по бутылочкам. Меня это не устраивает, и, как видишь, я стал купцом, завоевал себе положение.

Надеюсь, что ты меня понял и последуешь моему совету".

Волей-неволей пришлоеь послушаться Левитина.

Я отправили в Москву.

1941-1960

ПРАВОЖИТЕЛЬСТВО

НЕ ПО ЧИНУ

1

Стоял поздний вечер. Снег, падавший несколько часов подряд, сравнял единственную в деревне длинную улицу с полями, тянувшимися за деревней; он лежал белый и нетронутый, как будто был первым со дня сотворения мира и по нему еще не ступала человеческая нога.

Распахивая своими тяжелыми сапогами густой снежный покров, урядник Данила Запирайлов направлялся к трактирщику Никите Зотову, чтобы сыграть с ним в шашки да и опохмелиться за его счет.

По своему обыкновению, урядник заглядывал в освещенные окна хат, мимо которых проходил. Поравнявшись с домом учительницы, единственным домом с закрытыми ставнями, он не поленился подойти вплотную к окну и приложить к нему ухо.