Записки сенатора - Константин Фишер

Кажется, цесаревич заметил это. Когда кончилось заседание, он спросил меня ласково (цесаревич показывал мне необыкновенную благосклонность):

— Вы надеетесь, что этой суммы будет довольно? Мы на вас полагаемся.

Этот адрес ко мне, а не к Клейнмихелю, не понравился последнему. Он отвечал наследнику живо:

— Я могу вполне надеяться, что будет достаточно.

— А вы как думаете, господин директор?

Я отвечал, что в работах столь огромных и продолжительных трудно предвидеть с точностью результаты, потому что они зависят от посторонних влияний: если правительство уменьшит другие работы, то смета, может быть, не потребует дополнений; если же другие работы, особенно каменотесные, будут усилены, то рабочие значительно вздорожают.

— Нет, ваше высочество! Я ручаюсь за смету! — сказал с сердцем Клейнмихель.

Цесаревич же прибавил, что он совершенно согласен с директором. Этого довольно было, чтобы Клейнмихель меня остерегался. Я завел сам разговор с ним об этом заседании и объяснил ему, что мой ответ служил ему, скорее, гарантией, чем противоречием; что, по моему мнению, теперь было бы осторожнее написать даже лишнее, потому что первая смета не его, и что он, сократив цифру, защитил только Чевкина, но себе готовит затруднения. Граф понял это, а через два года надо было составлять опять новую смету; она вышла в 78 миллионов рублей, и государь ужасно разбранил Клейнмихеля за то, что он так грубо ошибся в расчете.

При всем том он не пускал уже меня ни к цесаревичу, ни к другим членам, к которым я и без того никогда не ездил. Он отвозил журналы цесаревичу сам, и сам посылал их к подписанию другим членам.

Сделавшись главноуправляющим путями сообщения, он стал все ломать. Из канцелярии, которой я был директором, образовал департамент железных дорог, в котором он непременно хотел учредить общее присутствие, но я не согласился быть директором при общем присутствии, — и это осталось без исполнения. Комиссию проектов и смет, весьма рациональное учреждение, где инженеры-ветераны рассматривали техническую сторону дела, преобразовал в департамент с начальниками отделения, столоначальниками и помощниками, офицерами полудетского возраста, не умевшими отличить елового бревна от соснового. Вместо того чтобы разделить дела по местностям, учредил департаменты: искусственный, хозяйственный, счетный, — а как всякая будка требовала проекта, написания контракта, заключения подряда и расчетов, то дело о постройке каждой будки заводилось во всех трех или четырех департаментах. Он хотел было, чтобы я написал штаты, но когда я сказал ему свою программу, — он обиделся, что я хотел сократить его министерство.

Вскоре за тем последовало высочайшее повеление, чтобы лица, занимающие более одной должности, оставлены были при одной из них. Клейнмихель и распорядился мною, не спрося меня; однако я подал рапорт князю Меншикову, что желаю остаться при нем. Князь вошел с докладом к государю, Клейнмихель протестовал, спорили, спорили, и, наконец, высочайше повелено, не в пример другим, оставить меня при всех должностях.

Канцелярия моя, долго некомплектная, требовала укомплектования, но людей не было. Сметная сумма расходов от 10 до 15 миллионов в год вызвала всех плутов, как крыс — приманка. Что за рожи ко мне являлись! А молодых людей образованных я не мог иметь, потому что, по особому высочайшему повелению, дворяне и все кончающие университетский курс не могли поступать в центральные управления, не прослужив трех лет в губернии. Я просил для своего ведомства исключения и выпросил его; пригласил к себе юношей неопытных, но чистых, просвещенных и благовоспитанных.

Вдруг является ко мне какой-то статский советник Штюмер и докладывает, что он определен доктором департамента железных дорог. — «Зачем?» — «Пользовать больных чиновников!» — «Разве больные выбирают врачей для своего пользования по начальству?» — «Свидетельствовать больных чиновников». — «Зачем?» — «Сказывающихся больными». — «Таких у меня нет!» После этого разговора я объявил ему, что он мне не нужен, поехал к графу, сказал ему, что такими мерами он разгонит у меня лучших людей, и настоял, чтобы Штюмера взяли назад.

Через год пришлось делить остаточную сумму, до трех тысяч рублей. Я назначил суммы наградные только младшим, т. е. не начальникам отделений, потому что они были в комплекте, а остаток образовался от некомплекта, и в размере от 300 до 600 рублей каждому, обещая другим дать то же в следующем году. Граф написал: разделить между всеми! Я опять протестовал: я не хотел, чтобы чиновники получали на водку поголовно, но желал дать средство бедным поправиться. И это состоялось.

Такие дрязги повторялись беспрестанно. Хотя я одерживал верх, но они сердили и меня, и Клейнмихеля. Он, не смея меня оскорблять в глаза, стал отзываться обо мне недоброжелательно за глаза, а это подало повод Мельникову, начальнику работ северной дирекции, интриговать.

Лет за пять до начала сооружения дороги или позже, граф Толь выбрал полковника Крафта для посылки за границу — изучить железные дороги, предоставив ему избрать себе товарища. Он указал на Мельникова. Говорят, что Мельников письмами из-за границы распускал слух, будто Крафт помешался, и что, таким образом, центр тяжести перешел на Мельникова. Когда они воротились, то Крафта как-то дичились, а Мельникова расспрашивали. Протяжение железной дороги разделили между обоими, и Мельников всячески старался блеснуть перед Крафтом бережливостью работ; для этого он стал обсчитывать всех подрядчиков, и когда, по их жалобам, департамент стал требовать объяснений, Мельников уверил графа, что департамент платит лишнее. Ловко он обделывал свои делишки.

Всякий раз, как искусственное отделение департамента исправляло расчетные нормы и департамент предписывал их к исполнению, Мельников входил с рапортом к главноуправляющему, а этот утверждал всегда то представление, по которому приходилось платить меньше. Департамент представлял официально, что дела принимают незаконный ход, что контракты не исполняются казною и даже что департамент не берет на себя ответственности за последствия. Все это бесило Клейнмихеля и утраивало мне работу — портило мне глаза, кровь и характер.

К этим личным дрязгам присовокупилось влияние и общей административной деморализации. Как испортили систему государя окружающие его, это видно было уже из тех несвойственных ему действий в отношении к Бенкендорфу, Толю и Меншикову, которыми он удивил многих при открытии действий по устройству железной дороги; двое из них сошли в могилу, унеся с собою огорчения. Меншиков более и более слабел; и даже Канкрин должен был удалиться.