Записки сенатора - Константин Фишер

Апрелев, отец сенатора И. Ф. Апрелева, был при Екатерине начальником арсенала. Наследнику престола, Павлу, понадобились в Гатчину две маленькие пушки. Он обратился о том к Апрелеву, и этот исполнил его просьбу. Случай редкий. Так как великий князь был в дурных отношениях с матерью-императрицею, то отказывать ему в просьбах, даже действовать ему назло — было в моде. Великий князь, по открытии вакансии начальника артиллерии в Гатчине, просил Апрелева принять это место, но Апрелев отозвался, что императрица благоволит к нему и он не имеет ни повода, ни мужества проситься из Петербурга; вместо себя он рекомендовал Павлу Аракчеева. Аракчеев взят, а через год или два Павел воцарился. Аракчеев был пожалован в бароны, с девизом на гербе: «Без лести предан», который публика потом переделала в другой: «Бес, лести предан!»

В 1850 году слышал я о нем от маленького человека, чиновника 8-го класса Свячова, у которого я купил землю. Этот чиновник характеризовал мне Аракчеева, сам того не зная. Он продал землю оттого, что 20 лет не имел хорошего урожая; года через два по продаже видит он мои великолепные поля и, приписывая это исключительно благословению Божию («никто, как Бог!»), рассказывает мне случай, в котором он видел явно Божие покровительство, который и касался Аракчеева только объективно. Рассказ его так оригинален, что я заметил его себе слово в слово.

«В 1824 году дали мне богатую заготовку сена, пудов тысяч до пятисот. Перед моим отъездом генерал-провиантмейстер Абакумов зовет меня к себе и говорит: «Купи сено у графа Алексея Андреича, да смотри, не наделай глупостей — под суд отдам!» — «Слушаю, ваше превосходительство!» Поехал в Грузино, к управляющему; ведут к самому. Вхожу, кланяюсь. «Здравствуй, любезный! Тебе сено надо! Бери, сено у меня хорошее, 40 копеек пуд. Ну, ступай! Показать ему сено!»

Посадил меня управляющий в тележку и повез по лугам; кажет на траву да похваливает! «А каково сено?» Я так и обомлел! И говорю: «Ведь это трава!» — «Выкоси да высуши, сено будет; зато и цена какая!» «Господи помилуй, — думал я. — Ну да, признаться, думаю: ведь губернатор не промах; даст справочную цену гривен шесть». Нанял людей, стали косить, убирать, а я к губернатору! Этот заломался! 35 копеек да 35 копеек, — за эту цену, говорит, миллион пудов поставлю! Плакал, плакал, и то и се… нет! Что делать! Принял сено, все денежки свои (разумея те, которые думал украсть) ухлопал, а 70 тысяч пудов не хватает! Пришел к графу.

«Ну, что, — говорит, — принял?» — «Принял, ваше сиятельство!» — «А ведь славное сено, а?» — «Прекрасное, ваше сиятельство!» Подошел к конторке, вынул 1000 рублей и дает мне. «На, — говорит, — бери!» — «Помилуйте, ваше сиятельство, за что?» — «Когда я даю, — говорит, — так бери!» Взял, поклонился, ушел, да и взрыдал, как ребенок. «Господи! — думаю, — чем я Тебя прогневал?!» (Это спрашивал человек, 30 лет обкрадывавший казну.)

Явился к генералу Абакумову. «Ну что?» — говорит. — «Да что! Беда, ваше превосходительство…» — «Молчать, — говорит, — под суд отдам!»

Господи, Господи, Боже мой! Поехал в Новгородский монастырь; отслужил молебен и молился Господу: Господи, спаси! В отставку выйду! Четыре девки (дёуки, как выговаривал этот 70-летний малоросс) в монастырь дам! Спаси и помилуй!

И что ж вы думаете, генерал? Тут он приостановился, обвел глазами все четыре угла комнаты; не найдя ни в одном образа, уставил глаза в потолок, медленно изобразил крестное знамение, относя руку во всю ее длину, так что она описала широкие дуги, от лба к брюху и от правого плеча к левому, и продолжал: «Послал Господь Бог наводнение; барки мои разбило, я показал погибшим полное количество; приняли на счет казны, и я — как добрый христианин — тотчас подал в отставку».

«Как? — сказал я, — наводнение 7 ноября 1824 года?» — «То самое, генерал».

Вот черта из жизни наместника Российской империи в ту эпоху, когда царь чертил на медалях: «Не нам, не нам, а имени Твоему»!

Глава XII

Обсуждение сметы на постройку железной дороги — Последствие этого для меня — Реформы в Главном управлении путями сообщения — Состав моей канцелярии — Столкновение с графом Клейнмихелем — Мельников — Деятельность графа Канкрина — Вронненко — Вражда князя Меншикова с Киселевым — Неудовольствие государя на князя Меншикова — Дело Тарасова — Бутурлинский комитет — Враждебные отношения Клейнмихеля к Меншикову — Разговор государя с Меншиковым о Николаевском мосте — Отношение государя к Меншикову — Посольство Меншикова в Константинополь — Увольнение Меншикова — Взгляд на царствование императора Николая — Деятельность графа Клейнмихеля — Моя просьба об увольнении

Цесаревич позволил мне являться к нему, когда сочту нужным. Это право перешло ко мне от Чевкина; но Чевкин им воспользовался и ходил к цесаревичу до самого вступления его на престол; я не воспользовался им; подносил журнал к подписанию утром, ожидая приема в бильярдной, где познакомился с князем Барятинским, тогдашним его адъютантом (теперь фельдмаршал), прекрасным телом и душою.

Едва принялись мы за работу, как стало ясно шарлатанство предварительной сметы в 37 миллионов рублей. По моему расчету, нужно было от 70 до 76 миллионов. Клейнмихель, стараясь нравиться только устранением всякого неприятного ощущения, не заботясь о завтрашнем дне, силился сократить цифры и, не успев в соглашении со мною, сочинил смету сам, сколько помнится, в 55 миллионов рублей и прислал мне ее для подписания часа за два до заседания. Я поехал к нему объявить, что не могу скрепить сметы; он ужасно рассердился, взял смету назад и привез ее с собою в комитет с переписанным последним листом, на котором прежде была приготовлена подпись: Директор…

Смета докладывалась, не подписанная никем. При чтении и обсуждении сметы Киселев был поражен ничтожеством суммы по одной статье и спросил меня тихо: «Неужели этого довольно?» Комитет заседал, как я уже упоминал, в следующем порядке: стол, составленный из пяти или шести столов, кажется, ломберных, а может быть, и иных, но узких. Посреди длинной стороны садился цесаревич; я как правитель дел — против него; по обеим сторонам подле цесаревича сидели Канкрин и Левашов; мои соседи были Киселев и Клейнмихель. В такой обстановке я не мог ничего отвечать Киселеву, чтобы ответ мой не был слышим ни председателем, ни моим начальником. Я не отвечал ни слова, но поворотил последний лист к нему, никем не подписанный. Сметливый Киселев понял жест и сказал тихо: «А!»

Кажется, цесаревич заметил это. Когда кончилось заседание, он спросил меня ласково (цесаревич показывал мне необыкновенную благосклонность):