Горничная Карнеги - Бенедикт Мари

— Хорошо. Клара, возьми книгу и возвращайся в мое купе. Эндрю, когда мы должны быть готовы к ужину?

Он сверился со своими карманными часами.

— Ровно через полчаса.

— Пойдем, Клара. Ты потеряла так много времени у дверей моего сына, что теперь нам придется спешить. Иначе я не успею переодеться к столу.

Разумеется, миссис Карнеги возложила всю вину на меня, а не на своего обожаемого Эндру.

— Да, мэм, — сказала я, глядя на книгу, которую он вручил мне. Это был его экземпляр «Авроры Ли».

Глава тридцать шестая

Поезд замедлил ход, приближаясь к вокзалу на Тридцатой улице Нью-Йорка. Дорога от Питсбурга до Нью-Йорка, крупнейшего города Америки с населением более восьмисот тысяч человек, заняла шесть дней, и теперь путешествие подходило к концу. Все сумки уже были собраны и готовы для передачи носильщикам, мы переоделись в дорожную одежду. Я продолжала играть роль скромной, услужливой горничной, но внутри у меня все дрожало от мысли о скором прибытии на Манхэттен.

Миссис Карнеги стояла у окна, загораживая мне обзор, и мне приходилось тянуть шею, чтобы видеть, как поезд по лабиринту путей приближался к вокзалу. Зрелище не впечатляло: удушливый дым, сажа и гарь, как в Питсбурге, — чего я никак не ожидала. Я думала, что один из центральных нью-йоркских вокзалов должен быть безукоризненно чистым и роскошным — под стать самому городу.

Но я ошибалась. Поезд подъехал к невзрачному зданию из красного кирпича, похожему на складские постройки возле церкви Святого Патрика в Питсбурге, — зданию, насквозь пропитавшемуся несмываемой копотью индустриализации.

— На удивление простенько для вокзала Центральной железной дороги Нью-Йорка, — презрительно фыркнула миссис Карнеги.

— Особенно если учесть, что президент этой компании командор Корнелиус Вандербильт — богатейший человек Америки, — кивнул Эндрю. — Мистер Томсон никогда не допустил бы, чтобы станция Пенсильванской железнодорожной компании смотрелась так неказисто.

— Как говорится, о вкусах не спорят, — произнесла миссис Карнеги с таким важным видом, словно она — недавняя иммигрантка, приехавшая в Америку из Шотландии без гроша в кармане, и приверженица старомодных фасонов в одежде и прическах — была законодательницей вкусов. Я чуть не рассмеялась вслух.

Протиснувшись по узкому коридору, мы подошли к выходу из вагона.

— Мама, ты знала, что траурный поезд президента Линкольна проходил через эту станцию по пути на Восточное побережье? — спросил Эндрю. — Представь себе, здесь находился его гроб.

— Довольно мрачно, тебе не кажется? — поморщилась моя хозяйка.

— Ничего мрачного, просто момент в истории, — заметил Эндрю.

Меня удивили его слова. История знает немало жутких и мрачных событий. И если эти события остались в прошлом, то это вовсе не значит, что они стали оправданными и приемлемыми. Интересно, что сказал бы Эндрю об ужасных условиях жизни ирландских иммигрантов в Нью-Йорке, о которых мне столько рассказывали Патрик и Мейв? Что сказал бы Эндрю о моих соотечественниках, которые ютились в трущобах Нижнего Манхэттена, без окон и водопровода, по девять человек в одной комнате, кишащей крысами, и платили за это удовольствие четыре доллара — почти недельную зарплату? Он посчитал бы обоснованным с точки зрения истории, что мои родные вчетвером теснились в крошечной комнатке на сыром чердаке тетиного дома, а до ближайшего отхожего места им приходилось проходить четверть мили?

Неужели Эндрю забыл, кто он и откуда? Он сам иммигрант, и если бы он не сумел так подняться, то сейчас ничем не отличался бы от тысяч других приезжих, прозябающих в нищете. Я сразу же отругала себя за эту мысль. Кто я такая, чтобы его осуждать? Я сама пользовалась плодами его успеха. Я получала зарплату из его денег и путешествовала вместе с ним. Я помогала ему в делах и служила его матери, притворяясь совсем другой Кларой Келли. Так кто из нас забывался — он или я? Моя зависимость от его денег заставляла меня отказаться от собственной иммигрантской истории.

На платформе к нам подошел человек в форменном кителе с начищенными до зеркального блеска медными пуговицами и спросил с некоторой нерешительностью:

— Сэр, это вы мистер Карнеги?

— Да, это я.

— Прошу вас, следуйте за мной. Я провожу вас к вашей карете.

Мы вышли из здания вокзала на углу Десятой авеню и Тридцатой улицы. Носильщик загрузил в карету чемоданы Карнеги и мою скромную дорожную сумку. Мы расселись внутри и двинулись на юг к отелю «Сент-Николас», трясясь по неровным булыжным мостовым, испещренным выбоинами и ямами. Вытянув шею, я смотрела в окно на проплывающий мимо город. Высокие элегантные здания соседствовали с заброшенными пустырями или ветхими деревянными лачугами. Уличные торговцы с тележками, продававшие мидий, цветы, жареные каштаны и всевозможную экзотическую еду, конкурировали с модными магазинами, в витринах которых под полосатыми тентами были представлены новейшие модели дамских шляпок и перчаток. Коровы и козы бродили по широким полям рядом с элегантно одетыми мужчинами и женщинами, гуляющими по мощеным тротуарам. В открытые окна кареты проникала гремучая смесь запахов: дамских духов, жареных орехов, фабричного дыма и конского навоза. Мне хотелось скорее написать письмо домой и рассказать маме с папой и сестрам о диковинной мешанине всего, из чего состоял город Нью-Йорк. Может быть, мой рассказ сумеет развлечь их, тогда они ненадолго забудут о своих бедах.

Вскоре — по-моему, как-то уж слишком быстро — мы подъехали к входу в отель «Сент-Николас» на углу Бродвея и Брум-стрит. По дороге Эндрю рассказывал матери, что этот отель настолько роскошен — первое здание в американской истории, строительство которого обошлось больше чем в миллион долларов, — что с ним не сравнится даже «Астор Хаус», считавшийся до недавнего времени лучшим в городе. Я уже успела привыкнуть к восторженным преувеличениям Эндрю, но обнаружила, что в данном случае его заявление вполне обосновано.

И внутри, и снаружи отель «Сент-Николас» напоминал настоящий дворец — как я себе представляла современные дворцы: белый мраморный фасад, американские флаги над входом, великолепный просторный вестибюль с лестницей из беленого дуба, хрустальные люстры, картины на стенах и панели из красного дерева с золоченой отделкой.

Портье проводил Карнеги к стойке регистрации постояльцев, а я осталась стоять у белой романской колонны, рядом с многочисленными чемоданами миссис Карнеги, завороженно разглядывая богатых гостей отеля. Мимо меня проходили дамы, одетые в полосатые платья — настолько модные, что я даже не знала, как назвать эти фасоны, мужчины с галстуками и карманными платками ярких цветов, дети в нарядах, которые могли бы соперничать со свадебными одеяниями. Я настолько увлеклась этим зрелищем, что миссис Карнеги, по ее утверждению, пришлось трижды произнести мое имя, прежде чем я откликнулась. Хотя за ней водилась привычка преувеличивать недостатки в моей работе, в данном случае я была склонна ей поверить.

Портье и носильщики, нагруженные чемоданами, сопроводили нас в номер, состоявший из двух гостиных, двух спален и двух гардеробных, каждая — со своей отдельной ванной. Широкие окна с бархатными шторами, отделанными золотым шитьем, выходили на Бродвей. На стенах висели газовые светильники и зеркала, и сквозь приоткрытую дверь ванной я разглядела, что ее стены облицованы панелями орехового дерева. Номер был оборудован разными современными удобствами: от системы вызова персонала до центрального отопления.

При всей своей показной искушенности, миссис Карнеги не смогла сдержать возгласа восхищения:

— Ах, Эндра! Жалко, что твой отец не дожил до этого дня.

Упоминание о покойном мистере Карнеги меня поразило. О нем никто никогда не говорил. Он был словно призрак, одновременно всевидящий и незримый.