Горничная Карнеги - Бенедикт Мари

Правда, сегодня меня беспокоили не только вопросы большого бизнеса. Кто он, этот человек, с которым я связывала надежды на будущее моей семьи? Что для него по-настоящему ценно?

Эндрю уже сидел на нашей любимой скамейке под густой сенью деревьев. Увидев меня, он улыбнулся и поднялся. Мы оба уселись и сразу же заговорили о его сегодняшней встрече с банкирами, не опасаясь, что нас увидит кто-нибудь из знакомых, — ведь здесь их практически не было. В Нью-Йорке я ощущала невероятную свободу, которой лишилась, покинув родной Голуэй. Здесь, в безымянной суете большого города, вдали от посторонних глаз и ушей, мы с Эндрю могли говорить искренне и свободно.

К волновавшему меня вопросу я подступила издалека:

— Значит, вы все же решили добиваться финансирования через нью-йоркские банки?

— Знаю, вам не нравится эта идея, но я убежден, что поддержка со стороны банковского сообщества Нью-Йорка придаст нашим проектам определенную авторитетность, — сказал он, пыхнув сигарой.

— Вы уверены, что вами движут только соображения «авторитетности»?

— Что вы имеете в виду?

— Возможно, вам кажется, что поддержка со стороны крупных банков Нью-Йорка обеспечит вам доступ в местное высшее общество?

Он густо покраснел, тем самым подтвердив мои подозрения.

— Почему вы об этом спросили, Клара?

— Кажется, ваша мама полна решимости примкнуть к недоступному высшему свету Нью-Йорка. Вы любите ее, постоянно стремитесь порадовать и, вероятно, полагаете, что деловые связи и есть путь наверх.

— Одно не исключает другое, — осторожно проговорил он.

— Не исключает, но и не гарантирует.

— Откуда вам знать?

В его голосе появились жесткие, воинственные нотки, какие я слышала во время спора с мистером Скоттом и мистером Томсоном. Лицо Эндрю тоже переменилось: обычное дружелюбное выражение как будто скрылось за темной, непроницаемой маской.

Я совершенно забыла о своем положении служанки в доме, где он был хозяином. О положении, которое оставалось неизменным, несмотря на наши с ним необычные отношения и его обещания, что скоро у меня будут собственные деньги. Я чуть отодвинулась от него и сказала:

— Прошу прощения. Я переступила границы дозволенного.

Темная маска исчезла, и он снова стал прежним — тем Эндрю, которого я знала.

— Клара, между нами нет и не может быть «границ дозволенного». Наше общение — по-настоящему искреннее и честное, и тем оно ценно. Если вы говорите, что двери в нью-йоркское высшее общество останутся закрытыми, независимо от моих деловых связей с местными банкирами, то я вам верю.

Я попыталась ему объяснить:

— Слуги говорят более откровенно в компании других слуг и высказывают суждения, на которые не решаются их хозяева.

— Вы что-то услышали?

— Не только услышала, но и многое поняла из разговоров прислуги. У представителей высшего света Нью-Йорка нет титулов, как у аристократов в Европе, поэтому им приходится придумывать, чем они могут отличаться от простых горожан. У них существуют особые правила, почти как в тайном обществе. Правила, неизвестные за пределами их тесного круга.

— О каких тайных правилах вы говорите?

— Вроде бы мелочи, незаметные посторонним. Длина рукавов. Фасон платья или костюма. Манера держаться. Особые обороты в речи. Так они отличают своих от чужих. И не пускают «не тех» людей в свой обособленный, замкнутый мир. — Я помедлила, не зная, стоит ли продолжать. Ему вряд ли понравится то, что я собиралась сказать. Меня заранее страшила его вероятная реакция. Она могла многое поведать о его истинной натуре.

Но все же решилась продолжить:

— Эндрю, скорее всего, они будут вести с вами дела, однако никогда не примут в свой круг. Командор Вандербильт уже много лет добивается положения в высшем свете, и на него до сих пор смотрят свысока. Притом что он президент Центральной железной дороги Нью-Йорка и урожденный американец, а не недавний иммигрант. Недавнему иммигранту практически нереально примкнуть к элите нью-йоркского великосветского общества. Возможно, вам стоит сосредоточить усилия на мистере Вандербильте и его круге общения. Это вполне достижимая цель.

Он прищурился с выражением сосредоточенности и решимости, так хорошо мне знакомым. В нем пробудился азарт борьбы.

— Как можно узнать эти тайные правила высшего света?

Такой вопрос удивил и разочаровал меня. Я почему-то была уверена, что у него — как и у меня самой — вызовет острое отторжение этот социальный барьер, отмеченный неприятием иммигрантов. Если Эндрю так сильно стремился к вершинам общества, то никакого совместного будущего у нас с ним быть не могло. Хотя я упорно твердила себе, что наши отношения сосредоточены лишь на бизнесе, мои чувства к нему и мечты никуда не исчезли. В высшем свете нет места для бывшей служанки, а значит, мне нужно заранее смириться с безрадостными перспективами и оставить пустые надежды.

— Зачем вам знать их секреты? Вы надеетесь все-таки войти в их круг?

Его глаза широко распахнулись. Кажется, он не ожидал такого вопроса.

— Я никому не позволю взять надо мной верх.

Никогда прежде я не слышала, чтобы он так прямо и откровенно говорил о своих честолюбивых стремлениях. Я невольно повысила голос:

— Эти люди из старого нью-йоркского высшего общества не принимают идею равенства. Они ставят себя выше всех остальных. Я думала, вы выступаете за свободу и равные возможности для всех. А местная элита исповедует прямо противоположные взгляды.

— Пока что ни бедность, ни недостаток образования, ни культурные различия не помешали моему восхождению наверх.

— Зачем вам стремиться наверх, к тем, чьи взгляды противоречат вашим собственным? К тем, кто ставит себя выше вас? Одно только их высокомерие уже очень многое говорит об их отношении к демократии.

— Это вызов, Клара. Я никогда не пасовал перед вызовом.

— Разве вы не говорили, что вам нравятся американские принципы равенства и возможность подняться над собственным положением, которая здесь открывается перед каждым? Это те самые принципы, за которые боролись ваши предки в чартистском движении и за которые борется мой отец. И ваш успех — наглядный пример того, как высоко может подняться простой человек, получив такие права. Вам надо прокладывать другой путь, Эндрю. Собственный путь.

Он резко встал и сердито уставился на меня. Его лицо словно окаменело, взгляд сделался жестким, будто кремень.

— Никто не смеет указывать, что мне делать, Клара. Ни Скотт, ни Томсон, как вы сами могли убедиться. Ни моя мать. И уж тем более не вы.

Глава тридцать девятая

Сестра милосердия в белом форменном платье вышла из спальни миссис Карнеги и тихо прикрыла за собой дверь.

— Ее кашель проходит, сэр. Но ей нужно следить за дыханием и проводить регулярные лечебные процедуры.

— Как вас вызвать, если нам потребуется ваша помощь? Через портье? — спросил Эндрю, хмурясь от беспокойства за мать.

Пару дней назад моя хозяйка слегла с простудой — состояние, весьма необычное для такой энергичной женщины, никогда не жалующейся на здоровье. Накануне у нее начался сухой кашель, сильно встревоживший ее сына, хотя, с моей точки зрения, это было результатом обычного переутомления. Нью-Йорк с его поздними вечерними мероприятиями и бешеным ритмом городской жизни измотал миссис Карнеги, и ей следовало хорошенько отдохнуть. Но позволить себе этот отдых она могла лишь по болезни.

— Я останусь с ней на всю ночь, сэр. Посмотрим, как она будет чувствовать себя завтра утром, — сказала сестра милосердия и добавила, быстро взглянув на меня: — Но не думаю, что это что-то серьезное.

— Вы уверены? — уточнил Эндрю с видимым облегчением. Он не привык к тому, чтобы его мать, женщина во всех отношениях сильная, проявляла слабость, и ее болезнь, даже легкая, не на шутку его напугала.