Без Царя… - Василий Сергеевич Панфилов

может быть правильного решения!» — подсказывает подсознание, но… Совесть, сука! Не могу смотреть, но и не смотреть не могу…

— … вот марципанчики домашние, — суетится Глафира с глазами на мокром месте. Для неё эти проводы — крах всего Мира! Ни черта непонятно, как там дальше, но уже ясно — так, как прежде, не будет никогда! Губы дрожат и видно — хочет выть в голос, как о покойнике, как о проводе мужа в армию, как о смерти единственной коровы и порухе хозяйства, после которого по миру или в петлю!

Снова даю наставления, передаю приветы Любе и её супругу. Дурацкая, дурацкая ситуация… Тот случай, когда отчаянно желается, чтобы всё наконец закончилось, и одновременно не хочется, чтобы сестра уезжала в Севастополь. Хотя сам же, сам…Промокаю пот, и улыбаясь неловко, заискивающим тоном, от которого самому противно, снова прошу мичмана присмотреть. Орденоносного Льва Александровича раздувает от гордыни и он старается играть мышцами груди и всячески поворачиваться так, чтобы лишний раз показать орден Нине, с безучастным видом сидящей на обитом плюшем диване напротив отца.

Дражайший родитель, напротив, оживлён, важен и чувствует себя вполне недурно, предвкушая путешествие и ничуточки не расстраиваясь переменам.

Гудок… по вагону заспешил немолодой проводник, уверенно маневрируя среди пассажиров и провожающих, чемоданов и саквояжей, тявкающих собачонок и ревущих детей.

— Господа, — он слегка кланяется, но в поклоне его нет подобострастия, а скорее железная воля, перемешанная со служебной необходимостью, — просьба всем провожающим покинуть вагон!

— Да-да… — киваю я, подхватывая с дивана шапку, и её мехом промокая пот, — сейчас, одну минуточку…

… так что я забыл?

Проводник мягко, но непреклонно выдавливает нас сперва из купе, а потом из вагона на перрон, к остальным провожающим, в февральскую позёмку, секущую потное лицо и шею. Гудок… поезд трогается с места, и…

— Вот оно что! — вспоминаю я и спешу вслед за составом, пока ещё не набравшим скорость. Отчаянный стук в окно… ещё и ещё!

Я уже начинаю бежать трусцой, и вот окно наконец отворяется, впуская в купе морозный воздух. Моментально цепляюсь руками в проём, и поймав взглядом Нину говорю так быстро и убедительно, как только могу:

— Я люблю тебя, сестрёнка! Очень-очень люблю! Помни, какие бы между нами не были разногласия, ты всё равно останешься моей любимой сестрой!

Я уже бегу…

— Помни!

Наконец, отцепляюсь от поезда и по инерции пробегаю ещё с десяток шагов, едва не сбивая людей на перроне.

«— Успел…»

Возвращаюсь назад и разыскиваю Глафиру, мрачно укутавшуюся в платок и шмыгающую носом. На душе… нет, не легко. Ни черта не легко! Но как-то… наверное, правильно. Я успел передать сестре всё самое важное…

Пришёл домой, и будто кости вынули. Буквально из последних сил скинул Глафире на руки верхнюю одежду, размотал с шеи заиндевелый шарф и позволил снять обувь, тут же нашаривая озябшими ступнями домашние туфли без задников. Шаркая, прошёл в гостиную и опустился в кресло, где и обмяк тряпичным чучелом.

Нет ни сил, ни мыслей, ни желания что-то делать… да и собственно жить. Чёрт знает, сколько я сидел вот так в темноте, безучастно слушая доносящиеся из кухни всхлипывания, но вот всхлипывания сменились лязганьем посуды, а потом потянуло вкусными запахами.

— Ба-атюшки… — ахнула Глафира, зажигая свет в гостиной, — вы этак и просидели всё время?! Сейчас, сейчас…

Она засуетилась, и буквально через несколько минут вынесла из кухни небольшой поднос с запотевшим графином и большой миской с колотым льдом, из которой торчали горлышки бутылок. Беззвучно поставив поднос рядом со мной, он тут же метнулась на кухню и вынесла второй, уставленный солёными огурчиками, гримами, квашеной капустой и крохотными, на один укус, бутербродами-канапе.

— Сейчас… — проворковала она, наливая мне стопочку, — Выпейте… Ну! Выпейте же, Алексей Юрьевич!

Она буквально впихнула в меня крохотную стопку перцовки, а когда я задышал горячечно, сунула в приоткрывшийся рот вилку с маринованным груздем. Рассказывая всякую ерунду распевной скороговоркой, она заставляла меня то пить, то закусывать…

… пока я не пришёл в себя. Кивнув благодарно служанке, устроился на кресле поудобнее, и принялся двигать челюстями уже с полным осознанием происходящего. В голове слегка шумит, настроение паршивое… но оно хотя бы есть, это самое настроение!

Накидался я в тот вечер знатно, и наутро проснулся с жесточайшим похмельем и соответствующим настроем, но живой. Не то чтобы бодрый и полный сил, вот уж нет! Но мысли в голове ворочаются хотя и вяло, нехотя, но всё ж таки ворочаются. Медленно, с почти слышимым скрипом, с ржавой пылью при каждом движении…

Глафира, занимаясь хозяйством, порхает по дому беззвучно — благо, войлочные туфли весьма этому способствуют. Но (маленькая хитрость!) запахи из кухни, особенно если приоткрыть дверь и гнать их полотенцем, способствуют пробуждению лучше любого будильника.

— Доброе утро, — вяло буркнул я, проходя в ванную комнату и стараясь не шевелить головой лишний раз. При каждом неосторожном движении — звон Царь-колокола внутри черепа, громогласный и надтреснутый. Ох…

— Доброе утречко, Алексей Юрьевич, — приветливо (и очень негромко!) отозвалась та, — сей момент накрою!

Поел, не чувствуя особого вкуса, как лекарство, борясь с проявляющейся временами тошнотой. Я по той ещё жизни привык поутру не похмеляться, если вдруг накидался, а лечиться народными средствами, вроде капустного рассола, кавказского хаша и тому подобных вещей.

А рецептов знаю немало, да… Ну а что? Взрослый мужчина… был, с немалым жизненным багажом. Я и готовлю, между прочим, вполне недурно, так что не преминул поделиться с Глафирой рецептами «под себя», чем и пользуюсь к вящему своему удовольствию.

В Университет решил сегодня не идти… да ну его! Всё равно ни голова не соображает, ни настроения нет. Да и по совести говоря, я за эти месяцы изрядно переработал, и от того, наверное, вчерашние проводы настолько выбили меня из колеи. Последняя соломинка, как она есть.

Полноценно совмещать учёбу с делами Совета, это несколько… неразумно. Собственно, я единственный и совмещал. Совмещаю. Пытаюсь.

Остальные члены Совета с головой ушли в общественную деятельность, и какая уж там учёба! Так… ровно настолько, чтобы на законных основаниях продолжать числиться студентом, согласно Уставу Совета.

Разве что несколько человек держат на столе учебники по основным предметам, но в основном, как мне кажется, сугубо для самоуспокоения и пускания пыли в глаза. Открывают иногда… но всё реже.

А ведь я ещё и деньги зарабатываю…

— Переутомился, — поставил я сам себе диагноз, вернувшись в спальню и ложась на кровать как есть, только что туфли скинул.

Настроение никчемушное, но уже так… сносное. Действительно, переутомился.